Сендушные сказки (сборник)

Прашкевич Геннадий Мартович

Песок из умных. На том и попался.

Били ослопьем, выслали далеко в Сибирь.

Там ходил в гулящих. Ухо оттопырено, за голенищем нож. Года два назад подбил человек десять. Ну, увязался с ними еще Пашка Лоскут. Этот, похоже, больше по дурости. Решили сойти с Якуцка в сендуху и дерзко взять ясак на

себя. Особенно осторожно воры обходили острожек Пустой, знали, что сидит в нем вредный десятничишко Амос Павлов. А вел ватажку Фимка Шохин, зачем-то потом, может, для важности назвавшийся Христофором. Если по-настоящему, пояснил помяс, то все же Фимка, а не Христофор. В любом случае воры его так звали. Фимка и наткнулся в сендухе на помяса Лисая. Уже за острожком Пустым – на вольном берегу реки Большой собачьей. Сам Лисай никогда не примкнул бы к ворам, его силой заставили.

В сендухе поставили зимовье. Осматривались.

Шли дни. Моросил дождь. Приходили красные лисы, без всякого испуга смотрели на незнакомых людей. Однораз воры Песок да Шохин грозно нагрянули на разбитое поблизости стойбище писаных, напугали сендушный народец, взяли хорошего аманата по имени Тэгыр. Это Лисай хорошо запомнил. Фимка Шохин, ужасно помаргивая красным веком, прямо сказал писаным: вот принесете богатый ясак, вернем вам аманата живым. А не принесете ясак – зарежем.

Пока писаные собирали по стойбищам мяхкую рухлядь, смирный аманат Тэгыр сидел в казенке, пел дикие песни и резал из дерева разнообразных болванчиков. Потом родимцы принесли богатый ясак – настоящие соболи-одинцы, коим пары нигде не сыщешь, и соболи в козках, и пластины дымчатые. Над глупым Лисаем воры смеялись: ты, дескать, не в доле, ты сам по себе. Ты, дескать, пришел в сендуху бедным и вернешься бедным. Требовали целебных трав, куражились.

– Отраднее будет Содому

и Гоморре, нежели тому роду… Приличны же и мы к сему речению, поне забываем прежнюю свою невзгоду…

Я один, горько жаловался помяс, отворачиваясь от ветра.

Я один, а воров много и все в одиначестве, делали что хотели.

Ужасный вож Фимка взял, например, за долги красивую дикующую бабу – ясырку, держал при себе. Сам страшен, как дед сендушный босоногий, весь лоб сдвинут набок, так и прирос, как медведь хотел, а красное веко выворочено, голос хриплый, лающий, – а красивую взял дикующую. А она, похоже, и рада. Как иначе? Тонбэя шоромох. Нравился ей Фимка.

– Сего ради не на тщету, не на пользу дает нам такие казни… Чтоб нам жити пред ним, своим творцом, не без боязни…

Горько жаловался Лисай. Этот вор Фимка драл писаных пуще, чем сам Сенька Песок. Тот даже чесал за оттопыренным ухом: уж больно ты жесток, Фимка, я тебя боюся, уймись. Распугаешь писаных, уйдут в сендуху. А Фимка не верил. У него-де сидит в казенке аманат Тэгыр. Соберутся если писаные уходить, мы аманата на нож посадим.

И Пашка Лоскут, глупый, тоже скалил зубы: посадим.

Так оно и шло ровно. Писаные несли ясак, аманат пел в казенке дикие песни и резал ножом деревянных болванчиков. Лисая воры не таились, при нем гадали, каким путем надежнее будет выходить с Большой собачьей к человеческому жилью. По разговорам так выходило, что есть вроде бы у воров в Якуцке важный пособник, некий крупный шиш, может, торговый человек (ну да, Лучка Подзоров, качал головой Свешников). Похоже, это он ставил ворам припасы. И мяхкую рухлядь теперь собирался выкупить.

Лисай терялся: да груз-то большой, как обойти заставы?

Конец ознакомительного фрагмента.