Сенека
Шрифт:
В определенный момент времени с этим учением познакомился и Луцилий, продолжавший чтение философских трудов, и у него возникли в этой связи многие вопросы. Вначале он спрашивает у учителя, действительно ли Добро телесно. Сенека категорически подтверждает это предположение, аргументируя его традиционными доводами, известными со времен Хрисиппа. Луцилий продолжает обдумывать прочитанное и в одном из следующих писем интересуется, может ли один мудрец оказаться полезным другому мудрецу, иными словами, способен ли мудрец оказать хоть какое-то воздействие на такого же мудреца, как он сам, и, следовательно, что-то добавить к его совершенству. Совершенно очевидно, что Луцилий столкнулся с трудностями Хрисипповой физики и надеялся, что учитель поможет ему в них разобраться. Отвечая молодому другу, Сенека не то чтобы отмахивается от самой постановки проблемы, но переносит ее на другую почву – почву духовного опыта. Он объясняет
Луцилию, что там, где речь идет о душе и о таких сложных «натурах», как человеческий дух, упрощать проблему не годится. «Алхимия» качеств и сложность
Еще через четыре письма Луцилий, все так же старательно штудирующий специальную литературу, подходит к самому трудному аспекту проблемы. Если моральные качества, в частности добродетели, телесны, не следует ли рассматривать их как живые существа? Мы уже останавливались на точке зрения Сенеки по этому вопросу. Он считает подобные предположения пустым умствованием и прямо заявляет об этом. Вместе с тем он не отказывается продолжить спор, в результате чего значительно продвигается по пути модификации учения стоиков. Сохраняя верность принципу материальности качеств и вновь подтверждая, что каждая добродетель есть «тело», то есть вполне материальная вещь, он добавляет, что ее телесность – это телесность души, в которой она проявляется, вернее, которая ее проявляет. Поскольку добродетели не отличаются друг от друга, они не могут иметь тела, то есть являются словами. Каждую из них можно определить как «особое свойство души». Так, оказывается, найдена точка соприкосновения между физической теорией качеств и отдельных причин и реальным опытом. Мы склоняемся к мнению, что, решая эту проблему, Сенека разработал собственную теорию. Подтверждение этому мы находим в его же словах. «Не думай, – писал он Луцилию, – что я первый из стоиков, кто рассуждает, опираясь не на ортодоксальные истины, а на собственные представления». Поэтому совершенно невозможно продолжать считать, что, ссылаясь на стоическое учение о качестве и особых причинах, Сенека не вносит в это учение собственного понимания, просто излагая худо-бедно усвоенные идеи, почерпнутые из источников гораздо более «технического» характера, нежели тот, какой он считал приемлемым для себя. Тому, что он не поддался искушению привести в «Письмах к Луцилию» узкоспециальное изложение своей теории, есть простое объяснение: цель этих писем состояла в том, чтобы помочь Луцилию достичь душевной гармонии, а не в том, чтобы сделать из него философа-эрудита. Научному аппарату он предполагал посвятить другие произведения, в частности «Книги нравственной философии», над которыми попутно работал. Очевидно, то высокомерие, которое проскальзывало у него по отношению к этой тематике, носило не окончательный, а скорее тактический характер. Собственная «система Сенеки» существует, и мы догадываемся о ее общих чертах, однако случай (если то был случай), потребовавший от философа определенной формы изложения, лишил нас возможности ознакомиться с ней в ее полном виде.
Судьба. Бог и душа
Вселенная, охватывающая все сущее, для Сенеки, как и для его учителей, оставалась «живым существом», организованным по общему плану, одинаковые проявления которого можно наблюдать повсюду. Из этого утверждения вытекает, что вселенная подчиняется строгим законам – законам Бытия, то есть Разума в действии. Следовательно, ничего случайного в ней нет. Существуют каузальные цепочки; порой они перекрещиваются, но всегда следуют неизбежной необходимости. «Все, что происходит, – пишет Сенека, – есть знак того, что должно произойти». В других местах он не раз повторял, что Рок, Фортуна и прочие слова того же ряда – всего лишь имена, присваиваемые Юпитеру как Высшему божеству. В этой связи встает проблема человеческой свободы и свободы философии:
«Судьба ли навязывает нам свои неумолимые законы, Высшее ли божество, владыка мира, определивший порядок каждой вещи, случайность ли, вмешивающая свой хаос в дела людей, – ото всего защитит нас философия».
Философия учит нас разгадывать тайны мироздания и следовать за Богом. Не уроки терпения она преподает нам, но раскрывает глаза на истинные ценности. И первым шагом на этом пути, как мы уже говорили, становится изучение Природы. Но мы также отмечали, что «природные принципы» относятся к разряду безразличных вещей. Поэтому постижение мудрости как внутренней гармонии достигается другим способом – через постижение гармонии мира. Одна из самых оригинальных и самых богатых следствиями мыслей Сенеки как раз и заключается в том, что принцип следования Природе он заменил принципом следования Богу.
О том, что в творении присутствует тотальный детерминизм, Сенека говорил неоднократно. Он глубоко верил, что среди бесчисленного множества звезд, сияющих на небе, включая самые маленькие, нет ни одной «праздной». Во вселенной нет ничего лишнего, ибо вселенная – это замысел Божий. В свете этой идеи и человеческие страдания, и явная несправедливость, и провал Катона на выборах в преторы, и мучительная кончина самых мудрых из людей не могут вызывать возмущенное удивление. Все это лишь элементы мировой гармонии, сами по себе не обладающие какой бы то ни было ценностью. Если взглянуть на эти вещи со стороны, если не переживать их как личное несчастье, а подняться над ними, станет понятно, что в глазах Бога они имеют глубокий смысл. И сделать это нам вполне по силам, поскольку мы и сами являем собой неотъемлемую часть божества; пока существуют наши тело и душа, они суть элементы универсального Бытия.
Возражение, что в этом случае и животные, и растения, и придорожные
Представленная Сенекой концепция Бога, которой он, безусловно, в значительной мере обязан Клеанфу, объясняет, почему свод своих философских сочинений он решил закончить произведением «О суеверии». В этом трактате он стремился показать, что есть целые народы, живущие в плену предубеждений и обычаев, народы, которым неведома Божья истина. Его критика традиционных религий довольно близка критике эпикурейцев: и здесь и там мы слышим упреки в аморальности (тема, облюбованная греческими философами еще в VI в. до н. э.), а также в абсурдности. Традиционные религии ставят своей целью воздействовать на богов или Бога (монотеистический иудаизм также не избежал осуждения философа), но при этом ими движут мотивы, продиктованные желанием достичь определенных вещей, которые сами по себе являются безразличными, – богатства, здоровья, счастья в сугубо материальном понимании. В глазах Бога все эти вещи не имеют никакой ценности. Просить у Бога счастья бесполезно и глупо, потому что такое счастье зависит только от нас самих. Еще более бесполезно и даже стыдно просить у Бога, чтобы он по нашему капризу изменил существующий мир. Мир таков, каким Бог однажды пожелал его создать, и другим быть уже не может. Истинная набожность принимает форму мудрости. Как и сама мудрость, она стремится уподобиться Богу. Этот тезис придумал не Сенека – он принадлежит стоицизму в целом, но Сенека внес свой вклад в его развитие. Та возвышенная любовь к Богу, которая читается у него между строк, возможно, находит объяснение в личной биографии мыслителя. При его жизни в Риме действовали многочисленные экзотические религиозные культы, представители которых нередко ссорились между собой (так, римский пожар 64 года дал иудеям повод для сведения счетов внутри общины, и по доносам правоверных евреев – друзей Поппеи – многие из них пострадали от римской власти). Кроме того, Сенека наверняка хранил живое воспоминание об александрийских теологах – египтянах, греках, иудеях. Не исключено, что эти воспоминания сыграли свою роль в том, что он задумался над проблемой Бога, рассматривая как философский, так и духовный ее аспект, и в конце концов предложил свой вариант ее решения. Можно сказать, что в вопросе религии Сенека опередил свое время. Тезисы, представленные им в трактате «О суеверии», настолько поразили христианских писателей, что некоторые из них готовы были признать в римском философе собрата по вере.
Прежде всего идея Бога нужна была Сенеке для объяснения механизмов действия человеческой души. Поскольку Бог во вселенной присутствует повсеместно, значит, и мысль его вездесуща. Бог ежесекундно охватывает мыслью этот мир, как человеческая душа посредством органов чувств постоянно ощущает периферию своего тела. Напряжение воздуха («пневма») в теле вселенной, то есть в материи, «теле Бога», играет ту же роль, что в теле человека. Те же потоки, что движутся от центра мира к его периферии и обратно, в том же ритме осуществляют свое движение и внутри нас. Поэтому «родство» между людьми и Богом объясняется не просто общностью происхождения, как думал Цицерон, но имеет вполне физическую природу. Эта идентичность простирается так далеко, что Бог разделяет с людьми даже смерть: его тело подвергается уничтожению и возвращается в исходное состояние огненной материи: так будет, когда вся вселенная сгорит в огне гигантского пожара. Разумеется, смерть Бога не будет ни полной, ни окончательной; но разве не то же самое относится и к кончине мудреца?
Из родства, или, если угодно, из почти полной идентичности человеческой души и мира, вытекает еще ряд следствий. Первое заключается в том, что материя существует вечно. В этом вопросе Сенека расходится с некоторыми из стоиков, считавших, что в особых обстоятельствах, под гнетом особо тяжких невзгод душа погибает. Душа, возражает Сенека, состоит из столь тонкой огненной материи, что она всегда найдет себе выход. Философ не уверен, что это является гарантией продолжения жизни за порогом смерти, но во всяком случае допускает такую возможность.
Другим следствием является вечный характер движения. Действительно, мир находится в беспрестанном движении: не стоят на месте небеса, бесконечной чередой сменяют друг друга времена года. И человеческая душа создана для действия. Впервые эта идея прозвучала в «Утешении к Марции», где она изложена в духе самого ортодоксального стоицизма. Затем она появляется в «Спокойствии духа» – не столько в поддержку идеи активной жизни, сколько в качестве объяснения, почему испытывает страдания душа, обреченная на полное бездействие. Наконец, Сенека вспоминает о ней в одном из писем Луцилию, описывая энергию душ, стремящихся к мировому разуму. Благодаря своей подвижности человеческая душа способна за единый миг преодолеть значительное расстояние, поэтому во вселенной нет мест, куда она не могла бы попасть.