Сенека
Шрифт:
Таким образом, «структурный» анализ К. Абеля оказывается более чем полезным. В конце концов оригинальность написанного Сенекой, его творческий вклад в философию действительно заключаются в структуре его сочинений. Каждая из тем его диалогов («Мудреца невозможно ни оскорбить, ни обидеть», «Честный муж не может быть несчастным» и др.) уже получила широкое освещение в работах других философов и обросла собственной «библиографией»; для каждой из них уже сложилась отработанная система доказательств, включающая одни и те же давно известные аргументы, которые ни один автор не мог обойти молчанием. Особенно это бросается в глаза в «Утешениях», создававшихся по испытанной методике. Но то же самое относится и к таким диалогам, как «О счастливой жизни» и «О спокойствии духа», в которых также рассматриваются вполне классические темы. Например, во втором из них приводятся рассуждения, восходящие к Демокриту и затем подхваченные философами Средней Стои. Из сравнения этого трактата с одноименным сочинением Плутарха становится очевидно, что разнятся они в основном именно структурой. Плутарх довольствуется перечислением отдельных идей и их сопоставлением, тогда как Сенека выстраивает
К. Абель не анализировал диалог «О спокойствии духа». В этом произведении последовательно изложена доктрина, основанная на принятой Сенекой концепции человеческой души. Душа деятельна (agiiis) и самой Природой предназначена к тому, чтобы действовать. Она обладает потенциальным внутренним порывом (impetus), который ищет для себя точку приложения, а если не находит таковой, или находит, но неверно, становится причиной огорчения или даже страдания. Против подобных «болезней» стоическая этика предлагает свои «лекарства». Прежде всего необходимо установить, в каких условиях деятельность будет плодотворной, следовательно, ведущей к счастью. Чтобы деятельность отвечала целям человека, то есть соответствовала природе, она, как учит теория «kk», должна быть поставлена на службу другим людям. Ее высшей формой является политическая деятельность (здесь Сенека следует за учением Средней Стои, как оно выражено в трактате «Об обязанностях», создававшемся, как мы предполагаем, под прямым влиянием «Peri euqumiaV» Панетия), но возможны и другие области ее применения.
Исходя из того принципа, что природа сама диктует человеку закон быть деятельным, а вся проблема состоит лишь в том, чтобы управлять этой деятельностью, Сенека смыкается с паренетикой Демокрита. Впрочем, применение этой методики, основанной на перечислении различных жизненных ситуаций и самых общих условий общественной жизни, позволяет нащупать решение проблемы лишь в первом, самом грубом приближении. Как несколько лет спустя Сенека напишет Луцилию, подобные наставления – всего лишь «листья», но никак не «ветви» дерева. «Мои советы, – говорит он и Серену, – касаются лишь обыкновенных, несовершенных, болезненных душ, но никак не души мудреца».
В этой точке, находящейся приблизительно в середине диалога, начинается анализ «спокойствия духа» как состояния души мудреца, а не как результата более или менее успешного следования требованиям осмотрительности. Здесь мы вступаем в область позитивного внутреннего анализа, восходящего к самим принципам и никак не связанного с их внешними проявлениями. Все возможные действия получают свою оценку исходя из соответствия внутреннему состоянию – состоянию мудрости, которое означает отстранение от мира вещей, включая наше собственное тело. Попутно приводятся определения, принадлежащие Панетию и даже Демокриту, но здесь они имеют совершенно иное наполнение. Так, понятие «mh polla prhssein» трактуется в более тонком и возвышенном значении. Подлинный смысл и содержание этой формулы становится ясен из комментария, приводимого в этом же месте диалога: «Тот, кто слишком много делает, часто попадает в зависимость от случая». Понемногу Сенека подводит Серена к пониманию независимости личности («autarkeia»), которое и является определяющим для состояния мудрости. Затем идет перечисление внутренних следствий, вытекающих из этого состояния. Это способность приспособиться к обстоятельствам («eukairia») – одна из стоических добродетелей, невозмутимость перед лицом Провидения, а также умение гармонично сочетать жизнь духа с общественной жизнью, не переходить меры в усердии, наконец, пользоваться природным «успокоительным», то есть с умеренностью употреблять вино. Мы видим, что в этом длинном перечне нет места советам о том, что следует делать, зато содержится описание той внутренней позиции, которую необходимо занять по отношению к каждой из главных добродетелей. Искусство понимать уместность того или иного действия («eukairia»), очевидно, связано с осмотрительностью; умение налаживать хорошие отношения с другими людьми – со справедливостью; способность соизмерять прилагаемые усилия с необходимостью – это не что иное, как «правильное употребление» твердости; наконец, завершающий список несколько необычный совет о «правильном», то есть разумном употреблении вина получает объяснение в сопоставлении с самообладанием. Однако эта легко узнаваемая схема не заявлена прямо, но как бы «упрятана» в подтекст. Для сравнения возьмем план, по которому написан цицероновский трактат «Об обязанностях». Здесь ход размышлений, так же выстроенный по принципу разделения, представлен как вывод из теорем и дефиниций, относящихся к каждой из четырех добродетелей. Вслед за Панетием Цицерон применяет старый дедуктивный метод, ту «геометрию», которой так дорожили Хрисипл и древние стоики. Сенека, прибегая к тем же построениям, не выделяет их специально, а сознательно использует в качестве опоры для создания картины духовной жизни, сообразной разуму. Его метод не имеет ничего общего с дедукцией и производит впечатление непосредственного интуитивного узнавания тех условий, в которых становится возможным спокойствие духа.
Мало того, эта интуиция (в самом строгом смысле слова), это откровение, благодаря которому зримо проявляются свойства характера, связанные с четырьмя главными добродетелями, возникает только во второй части диалога, определяя его внутреннюю динамику. Прежде чем подвести к этому Серена, Сенека старается заставить своего друга подняться над расхожими истинами и для этого дает ему вполне традиционные рекомендации. Но затем его мысль постепенно забирается все выше и выше, поле зрения становится все шире, а озираемый внутренним взором «пейзаж» все объемней и отчетливей. Нет никаких сомнений, что Сенека использует эту методику с заранее намеченной целью: убедить друга, но при этом провести его таким путем, на котором ему не встретятся, во всяком случае до поры до времени, ответвления и изгибы, уводящие в сторону
Структура, обнаруженная нами в диалоге «О спокойствии духа», близко напоминает структуру диалога «О провидении»: и в том и в другом случае каждая тема освещается многократно, и каждый раз под новым углом зрения. Кажущееся противоречие между парадоксальной стоической максимой («Добродетельный муж не может быть несчастным») и реальной действительностью, основанное на наиболее легкодоступных наблюдениях, путем своего рода «восходящей диалектики» поднимается до открытия подлинной духовной жизни, протекающей в таком месте, где понятие соперничества теряет всякий смысл. И это превращение становится возможным благодаря введению понятия независимости духа.
Нетрудно доказать, что все диалоги Сенеки, а не только те, что были проанализированы К. Абелем, обладают собственной философской структурой, что каждое понятие в них рассматривается через призму поступательной диалектики. Понятие дается сразу во всей его полноте, без оглядки на систему теоретических доказательств, и опирается на исходные принципы, постулаты, дефиниции и теоремы стоицизма. Повторим, что Сенека редко обращался непосредственно к стоикам. Люди, которым он посвящал свои диалоги, либо вовсе не владели тонкостями учения Зенона, либо воспринимали их с изрядной долей недоверия. В ту пору, когда создавался трактат «О провидении», его адресат – Луцилий – уже признал в основном правоту стоических принципов, однако его отношение к школьным определениям и доказательствам носило пока чисто «умственный» характер, а в душе по-прежнему жило нечто, сопротивляющееся безоговорочному принятию этих истин. Сенека для того и писал свою книгу, чтобы обращение Луцилия стало полным и окончательным.
Почти во всех диалогах основным приемом становится раскрытие понятия личной независимости. Так обстоит дело, например, с диалогом «О краткости жизни», в котором автор приглашает Паулина открыть для себя истинную ценность досуга, а затем задаться вопросом, способен ли человек в конкретных жизненных обстоятельствах остановить время, и если способен, то каким путем.
Иногда, как, например, в диалоге «О счастливой жизни», применяется обратный прием. Диалог начинается с теоретического спора об определении понятия Высшего блага. Но внимательный читатель сразу заметит, что развитие этого ученого спора сопровождается такими примерами, которые придают ему совершенно конкретный характер. Благодаря этим примерам и происходит интуитивное постижение того, что есть Высшее благо в стоическом понимании и как оно воздействует на человеческую душу. Здесь же приводится и пример противоположного свойства, показывающий, какой вред душе может нанести следование учению Эпикура. Галлион, которому посвящен диалог, видит перед собой два образа: первый радостный, ибо он олицетворяет счастье мудрости, а второй печальный, ибо это образ души, ставшей рабыней удовольствия. Вся вторая часть, начиная с главы XVII, отведена показу того, как стоический идеал воплощается в конкретный жизненный план. Здесь же доказывается, что между явлениями и событиями реальной жизни (например, фактом обладания богатством) и внутренним отношением к этим событиям и явлениям лежит глубокое природное различие. И в зависимости от того, с какой точки зрения оценивать тот или иной поступок человека, он может быть признан как правильным, так и неправильным. Подлинную ценность может иметь только то суждение, которое продиктовано совестью (conscientia), то есть выражает внутреннюю сущность. Напротив, любая оценка, выносимая на основании предвзятых мнений, не имеет никакого значения. Таким образом, мы снова подходим к учению о «предпочтениях». И Галлион постепенно подходит к пониманию того, что такое «духовная нищета», которая заставляет человека, живущего в изобилии, чувствовать себя духовно обделенным и оторванным от всего, что его окружает.
Как мы уже говорили, за этими идеями Сенеки стоял опыт собственной жизни. Применение разработанного им учения помогало ему сохранять независимость на протяжении всей его политической карьеры. Не исключено, что впервые эти истины начали открываться перед философом в годы ссылки, поскольку их отражение проявляется в его произведениях,, написанных уже после того, как завершилось это испытание. Как бы то ни было, мы считаем, что все свои диалоги он выстраивал по определенному плану, обязательно включающему линию восхождения к раскрытию понятия внутреннего состояния души. И всё изложение преследовало цель подвести собеседника к постижению этой истины.
То же самое в полной мере относится и к «Письмам к Луцилию», в которых искусство автора убеждать оппонента в своей правоте опирается на личный опыт духовной жизни. Только здесь в силу действия законов эпистолярного жанра структура сочинения не «закручена» в спираль, а вытянута вдоль «путеводной нити», иногда целиком заключенной в одном письме, иногда проходящей насквозь через несколько писем.
Однако одного анализа образа мыслей Сенеки, позволяющего высветить глубинную структуру его произведений, все-таки недостаточно. Чтобы создать законченное литературное произведение, одной внутренней потребности мало, а для античных времен это утверждение еще более справедливо, чем для любых других. Над автором неизбежно тяготело бремя традиционных литературных канонов, и ему волей-неволей приходилось искать средства, позволяющие втиснуть свои духовные устремления в форму того или иного традиционного жанра. Иными словами, то, что казалось приемлемым Вергилию, таковым представлялось и Сенеке. Подобное «приспособленчество» выглядит ничуть не более странно, чем, например, подчинение канонам жанра эпической поэмы или самого простого сонета, как и вообще любого литературного произведения, создаваемого в рамках строго фиксированной формы. Поэтому не следует удивляться, обнаружив в «Диалогах» явные следы влияния законов жанра suasoria – увещевательной речи.