Сенешаль Ла-Рошели

Чернобровкин Александр Васильевич

Это судно мы заметили, когда приближались к островам Силли. Я собрался возле них лечь на обратный курс. Не пришлось. Впередсмотрящий радостно проорал:

— Вижу судно! — и добавил еще радостнее. — Очень большое!

Оно оказалось длинной почти пятьдесят метров и шириной шестнадцать. Водоизмещение тон семьсот-восемьсот. Судя по низкому надводному борту, в полном грузу. Три мачты. На двух передних — по большому прямому парусу, на бизани — маленький латинский. «Воронье гнездо» на гроте могло вместить человека три-четыре. Паруса желто-серо-белые, из плохо выделанной и некрашеной парусины, с многочисленными латками. Купцы, способные купить такой большой корабль, обычно красили паруса и мачты, а на этом явно экономили на всем. На баке не было башни. От форштевня и до бизани палуба была ровная. Затем начиналась невысокая надстройка. На палубе между мачтами

стояли поперек судна три большие лодки. Я никак не мог определить, что это за судно? В двадцатом веке увлекался парусниками, посещал те, что сохранились, в разных портах мира, так что хорошо разбирался в них. Судя по парусному вооружению, это каракка. Я был на каракке «Мэри Роуз», которая стоит в сухом доке в Портсмуте. Она была намного выше этой и имела высокую и длинную кормовую и носовую надстройки. Впрочем, какие только уроды не встречаются на морских просторах. Некоторые судовладельцы лучше судостроителей знают, каким должно быть идеальное судно. Иногда диву даюсь, увидев полет человеческой фантазии, который вопреки всем научным теориям не переворачивается и не тонет.

Команда — человек семьдесят-восемьдесят, но лучников всего с десяток. Стрелки собрались на кормовой надстройке, а остальные, вооруженные короткими пиками, стоят на главной палубе, готовятся отбить атаку. Мы проходим мимо судна на расстоянии метров пятьдесят. По моему приказу никто не высовывается, поэтому стрелы английских лучников особого вреда не наносят. Ранили всего двух человек из обслуги пушек, которые выстрелили залпом. Палуба на надстройке сразу очистилась от лучников. Только один поднялся и, прижимая к груди окровавленные руки, медленно спустился на главную палубу. Там живых осталось побольше, но они при приближении второй бригантины сразу попрятались. У Ламбера де Грэ хватило ума не выстрелить, а развернуться носом на ветер и лечь в дрейф.

Я развернул бригантину на обратный курс и подошел к английскому судну с подветренной стороны. От него прямо-таки разило тухлой рыбой. Видимо, загрузился свежей рыбой и не смог вовремя доставить ее на берег. К тому времени на борту приза уже хозяйничали бойцы Ламбера де Грэ. Я отправил шлюпку, чтобы привезли капитана вонючки. У меня пропало желание подняться на борт захваченного судна и посмотреть поближе, что оно из себя представляет.

Привезли коренастого и большерукого мужчину со спутанными, длинными, светло-русыми волосами, которые торчали из-под маленькой шерстяной шапки, такой же спутанной бородой, покрывавшей большую часть бурого, обветренного лица. Он был в короткой кожаной куртке, штанах и высоких сапогах. Все засаленное. Воняло от него так, что мне пришлось сдерживать рвотные позывы.

Прикрыв нос платочком, я спросил:

— Капитан?

— Нет, — ответил пленник. — Гарпунёр. Капитан мертвый. — Он перекрестился и пожелал: — Царство ему небесное, сукину сыну!

— Что везете? — поинтересовался я.

— Ворвань (топленый китовый жир), — сообщил гарпунер.

Китов разделывают на палубе и там же перетапливают жир в чанах на кострах, используя вместо дров этот самый жир. Говорят, вонь такая, что глаза слезятся.

Работал со мной матрос, который делал рейс на китобойной базе. Тогда на китобоях была самая высокая зарплата. Жир уже не перетапливали на кострах, но вони было не намного меньше. Рассказывал, что вернулся на берег через семь месяцев худой, как щепка, и проклял все заработанные деньги. С того дня, как начался промысел, почти ничего не ел и даже воду пил с трудом. От одной только мысли о еде подступала тошнота. Так бы и помер на промысле, если бы старые китобои не сжалились и не посоветовали ему спускаться в машинное отделение и кушать рядом с коптящим двигателем. Аромат выхлопных газов был за счастье.

— Если доведете судно до Ла-Рошели без приключений, там всех отпущу, — сказал я гарпунеру.

— Доведем, — пообещал он. — Что нам остается?!

Своих бойцов я к ним не посылал. Пожалел. И обе бригантины шли так, чтобы призовое судно было с подветренного борта. К моему удивлению, покупатель нашелся не только на ворвань, которую использовали много где, начиная с заправки светильников, но и на китобойную базу. Причем претендентов было аж трое. Оказывается, охота на китов — очень выгодный бизнес. Их сейчас много. Встречал даже у берегов Португалии. Выигравший аукцион тут же нанял английских матросов, отпущенных мною, пополнил экипаж французами и отправил судно на промысел.

25

В

двадцать первом веке запах сосны у меня ассоциировался с гробами, смертью. Теперь это один из самых приятных, потому что сосной пахнут новые корабли. И еще смолой. Просмолено все, что можно. Смола защищает не только от влаги, но и от гниения и червей. Просмолены и все тросы, а их на паруснике несколько десятков, а на больших — несколько сотен. И у каждого свое название. Из-за смолы они стали менее гибкими, зато более долговечными. Всеми этими запахами я наслаждаюсь на палубе третьей бригантины, недавно спущенной на воду и поставленной на якорь на рейде возле острова Ре. Командует ей Мишель де Велькур. Он гордо расхаживает по палубе и, наверное, подсчитывает будущие доходы. Капитан получает треть от захваченной добычи. Следом за ним ходит его оруженосец, четырнадцатилетний кузен Робер де Велькур, но не из богатых де Велькуров, у которых Мишель когда-то служил, а из самой младшей ветви. Весть о том, что бедный родственник стал рыцарем и богаче богатого, добралась до Оверни, и юноша прибыл на старом коне вместе с купеческим обозом в ЛаРошель, чтобы с помощью удачливого кузена и самому выбиться в люди. Вроде бы парень толковый. Лучше иметь дело с выходцами из низших слоев, заряженных на движение вверх. Те, кто вырос в высших, имеют привычку опускаться, причем быстрее, чем бедные поднимаются.

Рядом с нами на рейде становятся на якорь суда купеческого каравана, который вернулся из Бристоля и Глостера. Мне принадлежат доли в четырех судах. Два я вижу. Они отдали якоря, выходят на канат. Сидят неглубоко. Значит, нагружены шерстью. Часть этой шерсти будет переработана в Ла-Рошели, а остальная отправится вглубь страны. На купеческих судах заметили меня, замахали руками, привлекая внимание. Обычно я нужен, когда что-то случилось. От флагмана каравана отошла шлюпка. В ней Шарль Оффре — представитель одного из самых богатых семейных кланов Ла-Рошели, которая имеет доли почти во всех судах каравана. На голове у него шляпа с алой лентой вокруг черной тульи. Длинные хвосты ленты развеваются на ветру, придавая шляпе сходство с бескозыркой. Уверен, что скоро в таких шляпах будут ходить все, кто мечтает, но не может стать богатым. Потому и не могут, что способны только подражать.

Шарль Оффре поднялся на борт бригантины. Ему двадцать три, поэтому и шляется по морям. Станет постарше, будет сидеть в офисе на берегу, подсчитывать, сколько ему и его родственникам заработали другие. Лицо мягкое, сладковатое, но все знают, что в этом сиропе легко завязнуть и утонуть.

Обменявшись приветствиями, он переходит к делу:

— Позавчера возле Бреста на нас напали англичане на пяти галерах. Захватили пять судов. В двух ты имеешь доли.

Мог бы и не говорить о моих долях. Я бы в любом случае не оставил нападение без ответа.

— Они пошли в Брест? — спросил я.

— Нет, в сторону Англии, — ответил Шарль Оффре.

Это усложняло решение задачи. В Бресте, конечно, были свои трудности, но он рядом, а так придется искать, куда увели захваченные суда. Надежда была на то, что движутся они медленно и на ночь становятся на якорь или заходят в порт.

Вышли на следующее утро. Три бригантины были набиты моими арбалетчиками, матросами и добровольцами. Желающих отомстить англичанам и заодно разбогатетьнашлось больше, чем требовалось. Отобрали лучших. Сразу начали обучать работе с парусами и правилам ведения морского боя. Вряд ли чему-то научатся за короткий срок, зато не будут без дела шляться по кораблю, мешать матросам.

— Как ты думаешь, в какой порт поведут захваченные суда? — спрашиваю я Эда Фессара.

— Кто его знает! — отвечает шкипер. — Если им надо побыстрее продать добычу и вернуться за новой, то в Плимут. Он ближе.

— Когда там будут? — задаю второй вопрос.

— Ветер эти дни был западный и свежий, так что завтра или послезавтра должны добраться, — отвечает он.

— Пойдем сразу на Плимут, — решаю я.

Мы на ночь не останавливались и шли намного быстрее, поэтому добрались до рейда Плимута на следующий день. Мне показалось, что город совсем не изменился с тех пор, как я бывал здесь в двенадцатом веке. Может быть, потому, что Плимут по-прежнему защищает только вал с частоколом и деревянными башнями. Да и от кого им здесь защищаться?! Разве что от собственных баронов. Был отлив и на песчаном грунте лежали несколько торговых и рыбацких суденышек. Я не стал подходить близко. Убедившись, что ни наших судов, ни боевых галер здесь нет, легли на обратный курс. Могли ведь ночью обогнать и не заметить.