Сеньорита
Шрифт:
Александр Петрович был не на шутку взволнован.
— Молодой человек! Я понимаю, что вы до глубины души возмущены этой заметкой! Но кто же знал, что Юрий Владимирович окажется столь непорядочным человеком?
— Непорядочным? Да он просто скотина! — Денис кипел от бешенства. — Меня, комсомольца, красного летчика — так оклеветать!
— Ну, предположим, доля правды в этой заметке есть.
Он двумя пальцами отвел в сторону ствол ТТ и только тут Денис понял, что пистолет направлен графу прямо в живот.
— Какая, к черту, доля правды? Вы что, с ума сошли?
—
— О чем тут думать? — опять едва не взорвался Денис. — Какая правда? Вы что, верите этой писанине?
Он потряс газеткой перед носом графа, но тот даже не отодвинулся.
— Вот послушайте, — мягким тоном начал он. — Да, вы разбились именно на восточном побережье страны. Это раз. Да, мы дали вам приют и прятали от фалангистов. Это два. По всей видимости, вы действительно являетесь сыном царского полковника и только благодаря неизвестным нам добрым людям в этом, как его, сиротском приюте…
— У нас это называют детским домом, — хмуро поправил Денис.
— Неважно, — отмахнулся граф. — Благодаря им, ваша тайна была сохранена, и вы продолжили нормальную жизнь. А представьте, что бы случилось, узнай власти о вашем происхождении?
— У нас сын за отца не ответчик… — буркнул Денис.
— Еще как ответчик! — возразил Александр Петрович. — Вы думаете, что если мы живем вдали от родной земли, то совсем уже не представляем, что там происходит? Ошибаетесь! Ни в какое летное училище вы бы точно не попали. И уж тем более, никто бы и не подумал послать вас в Испанию! Максимум, на что вы могли бы рассчитывать — это должность дворника или лесоруба в тайге.
— У нас любая работа почетна! — вновь буркнул Денис.
— Но неба в таком случае вы не видели бы как собственных ушей!
Похоже было, что граф начинает горячиться.
— Итак, это — тоже частица правды, — загнул Рязанцев третий палец.
— А все остальное? Вся эта брехня насчет моего дезертирства? — не сдавался Денис.
— Ну, — развел руками хозяин финки, — это уже действительно на совести нашего доктора. Привиделось старику что-то, выдал желаемое за действительное…
— И что мне теперь делать? — взвыл Денис.
— Вы будете удивлены, но ничего, — улыбнулся граф.
— Как это — ничего? — поразился пилот. — Да у нас за такое морду бьют! А в военное время вообще расстреливают!
— Что вы, батенька! Окститесь! Вы, молодой, уже практически здоровый — будете бить по лицу старика? Или, не дай бог, даже застрелите его? Нет, не спорю, наказать его как-то нужно. Подумаем, что-нибудь изобретем. Понимаете, — перешел он уже на совсем доверительный тон, — здесь, в провинции, несмотря на войну, все равно нравы мирные, спокойные. Никто ни в кого не стреляет.
— А фашисты?
— Разве это люди? — пренебрежительно отмахнулся Рязанцев. — Так, быдло, дорвавшееся до власти… Я понимаю, в России нравы несколько другие, тем более после мировой и Гражданской войн. Но ведь тоже все сейчас успокоилось. Ну, почти успокоилось.
Денису отчего-то вспомнились рассказы полушепотом о том, что вот, ночью приехали, кого-то
Он уже почти пришел в себя. Пальцы, до этого судорожно сжимавшие рукоятку пистолета, расслабились.
— Так что продолжайте лечиться и ни о чем плохом не думайте, — увещевал граф. — А с доктором мы сами разберемся.
Ольга на протяжении этого разговора молчала. Ну, понятно, авторитет папеньки непререкаем. Как он сказал, так и будет…
Они ушли, пожелав ему спокойной ночи. И газетенку эту паскудную с собой унесли. Чтобы его не раздражала, наверное.
Что интересно, ни один из фалангистов за это время в залу не заглянул, хотя разговаривали они довольно громко.
Заснуть этой ночью Денис так и не смог. Ну, что он сын какого-то там полковника (царского!) — наплевать и забыть! Все это еще бабушка надвое сказала. Мало ли бывает совпадений! Вершининых не то чтобы половина Советского Союза, как, к примеру, Ивановых или Смирновых, но хватает с избытком. Тут граф с докторишкой этим явно лопухнулись.
Но ведь газетка эта, паскудный листок, обязательно попадет в руки кому надо! И вот это уже погано. Там могут напридумывать чего угодно. Тем более что он с вылета действительно не вернулся и знать о себе не дает.
А как тут подашь? Письмо написать: дескать, жив, здоров, только сбили немножко, но как только вернется, готов будет продолжать борьбу за дело Ленина-Сталина и сбивать фашистских гадов с удвоенными силами?
Написать-то можно. Но вот как переслать? Надо завтра Ольгу озаботить этим. Не может быть, чтобы не было у нее связей каких-нибудь, оказии.
Вот еще Ольга со своим папенькой… Получается, что, пряча здесь его, Дениса, они сами очень сильно подставляются? А если фалангисты устроят действительно серьезный обыск дома? Со всем тщанием? Обязательно ведь найдут прячущегося русского пилота! И тогда не только ему не повезет, но и хозяевам финки не поздоровится! Могут и расстрелять. Сейчас, во время войны это запросто делается. Выведут, поставят к стенке и — огонь! А хозяйство к государству отойдет в возмещение морального ущерба.
Надо об этом тоже с Ольгой и Александром Петровичем серьезно поговорить.
Вывод один — как можно быстрее отсюда бежать и пробираться к своим. Ничего, разберутся, какой он там полковничий сын…
Главное, за всю его не такую уж длинную жизнь ни разу никто не упоминал о его родителях! Тогда в детском доме много таких было, что не знали ни отца, ни мать. Дети — и все! Хотя… один воспитатель, математик, злобный и оттого сухой, как палка (у него и прозвище было — Сучок), в очередной раз разозлившись на какую-то шкоду Дениса, обозвал его «графенышем», за что и получил короткий и резкий тычок в бок от преподавателя физкультуры Сан Саныча. Этого дети любили и даже обидной клички не дали. Сучок заткнулся и больше обидного слова не повторял, хотя, кажется, Дениса невзлюбил еще больше.