Сент-Экзюпери, каким я его знал…

Верт Леон

Беспокойство нередко погружает в сумрак. Прежде беспокойного человека путали с мрачным. Но у Сент-Экзюпери беспокойство не столько игра теней, сколько непрерывная подвижность отблесков.

Но как же он был не прав, полагая, что мог стать садовником!

Мне вспоминается один день, когда я был пассажиром его самолета. Мы вылетели из Амберьё-ан-Бюже. В сорока километрах от Парижа стояла густая мгла, даже радиомачт не было видно. Он решил приземлиться в Ромийи. Мы поужинали в уютной гостинице, чистенькой, почти стерильной. И отлично могли бы провести там вечер. Но ему хотелось большего, и мы вместе стали искать в Ромийи приключений. Каких? Мы и сами толком не могли бы сказать, что нам было нужно.

Мы бродили по этому унылому прямоугольному селению.

Чего мы искали? Какого-нибудь запоздалого чернорабочего? Какого-нибудь человека, бредущего в ночи? А может быть, мы искали истину… Или просто надеялись увидеть освещенное окно. Но вокруг не было ничего, решительно ничего, кроме этого темного прямоугольника. И все-таки мы заметили свет. Мы так обрадовались, надеясь встретить что-то интересное. Мы приблизились. Это была сапожная мастерская. Но и там – никого. Свет забыли выключить, и только. Мы вернулись в гостиницу разочарованные и немного отчаявшиеся, но с улыбкой.

Общеизвестно, что господин Дидье Дора – это Ривьер в «Ночном полете». По крайней мере, считается, что Сент-Экзюпери заимствовал некоторые черты у господина Дора для создания образа Ривьера. Это утверждают все. И если память мне не изменяет, то Сент-Экзюпери не подтверждал этот факт, но и не опровергал его.

Господин Дора – создатель авиалиний и пилотов. Его имя тоже окутано легендой. На мысе Джуби, у подножия Андийских Кордильер, и в Африке, и в Америке он, подобно инженеру, перебрасывающему мост или прокладывающему туннель, запускал авиалинии.

Это ему мы обязаны современной эпической поэмой под названием «Аэропосталь».

В «Ночном полете» мы видим Ривьера, отвечающего за метеослужбу, технику и «людскую массу». Дора стал Ривьером. Однако нельзя с уверенностью сказать, что Ривьер не способствовал формированию самого Дора. Ривьер стал двойником господина Дора. И порой одного невозможно отличить от другого. Возможно, и сам господин Дора иногда задумывается: а не Ривьер ли он?

Мне говорили, будто господин Дора, оценивая пилота, полагался на волю случая. Выходит, мотивация его решения сродни той, которой руководствуется игрок, склонившийся над сукном рулетки? Но все же я думаю, что решение господина Дора можно сравнить с открытием астронома, обладающего острым зрением. Хотя я слышал, как господин Дора лично объяснял, каким образом он оценивает пилотов. Все оказалось очень просто и соответствовало самой скромной статистике. «Следует признать, – говорил он, – что пилот, который часто разбивает самолет при посадке, менее опытен или менее внимателен, чем тот, кто приземляется, не сломав шасси».

Когда Сент-Экзюпери натолкнулся на плоскогорье в Ливийской пустыне, его самолет покатился по круглым камням, как будто по небольшим круглым каткам, которые и смягчили удар. «Значит, – сказал я господину Дора, – если бы самолет врезался прямо в склон плоскогорья несколькими сантиметрами ниже, это была бы верная гибель и Сент-Экзюпери, и его механика Прево…» – «Это было невозможно», – ответил мне господин Дора… Он не упомянул о воле случая, и все-таки неясно, в силу какой доблести или каких чар Сент-Экзюпери во мраке ночи до сантиметров распознал высоту препятствия. Должен признаться, я не уловил в точности мысль господина Дора и не понял, какую долю он отводил чуду техники и таинству воли случая.

Абстрактная справедливость мало заботит строгого руководителя. Так, один пилот отказывается преодолевать Кордильеры в бурю и мглу и возвращается на взлетную площадку. И Ривьер без колебаний заявляет ему: «Вы испугались…» Хотя прекрасно знает, что этот человек один из самых отважных. Но такова система Ривьера. Он любыми методами пытается воспитать человека, даже с помощью унижения. Ривьер хотел укрепить волю этого пилота. Сент-Экзюпери рассказал мне историю с пружинами стоек шасси, которые ржавели, а потом вдруг неожиданно перестали ржаветь,

как только на механиков наложили штраф. Это кажется просто, а на самом деле вовсе нет. Ибо никто так и не понял, почему эти пружины ржавели и отчего перестали ржаветь. Механическую причину установить не удалось. Да и механики все были добросовестные. Можно было подумать, что деньги таят в себе скрытые достоинства, недоступные разуму и опыту.

Мы как-то затеяли на эту тему разговор, который был прерван, не помню почему. А я бы наверняка сказал Тонио: пускай проржавеют все пружины стоек шасси, но не следует приучать человека покоряться силе денег, для мирового порядка так будет в сто раз лучше. Хотя выбирать между пружиной и человеком порой бывает трудно.

Ривьер приказывает инспектору наказать для порядка пилота. Инспектор повинуется. В этой связи я заготовил для тебя, Тонио, весомые аргументы, безоговорочные аргументы, которыми сам очень гордился. Вернее, я хотел рассказать тебе одну простенькую историю со сложными проблемами. Ты ее не узнаешь, а я не смогу почивать на лаврах. Это случилось во время моей военной службы. Один из моих товарищей по лицею, из тех интернов, кому место на задней парте, оказался сержантом-сверхсрочником в полку, где я служил. Положение для него в ту пору незавидное. Но мне и в голову не могло прийти, что однажды в сознании моего товарища по лицею, ставшего сверхсрочником, произойдет столкновение между понятием о дисциплине и представлением о собственном достоинстве.

Как-то утром его взвод собрали по команде для проверки. Инспекцию проводил лейтенант. Ему показалось, что гимнастерка одного из солдат не совсем чистая или что пряжка на поясе недостаточно блестит, и он, повернувшись к сержанту, сказал: «Вы накажете этого человека…» Сержант ничего не ответил. Но после занятий он встал перед офицером по стойке «смирно» и заявил: «Господин лейтенант… Я не могу наказывать по приказу… Если вы считаете это справедливым, наказать должны вы, а не я…»

Ривьер возводил свое творение на «человеческой закваске», не заботясь о том, что в привычном понимании именуется справедливым или несправедливым. А господин Дора говорил: «Одной моралью людьми не управляют». Ривьер, строгий руководитель, воплощает порядок, созидательный порядок. Он своего рода этап между часовым, стоящим на посту, и самим Господом Богом, который и есть, возможно, обожествленный Ривьер.

Но кто является человеком действия: Сент-Экзюпери или господин Дора? Господин Дора управляет из своей конторы. Сент-Экзюпери управляет со своего места за штурвалом самолета. Кто из них человек действия: наземный руководитель, планирующий пути и риски, или пилот, пролетающий над пиками Кордильер? Я не знаю, это еще одна проблема. Сент-Экзюпери идеализировал Дора и, преображая его в Ривьера, следовал своей морали порядка и самопожертвования. Но, склонный вместе с тем к созерцанию и тревоге, он, упрощая образы Ривьера или Дора, достигал порой умиротворения, избавляясь таким образом от собственного беспокойства.

Один шутник рассказывал, что престарелая мать другого известного пилота попросила его, когда он готовился к первому своему рейсу: «Обещай мне не летать ни слишком высоко, ни слишком быстро…» Думаю, однажды я с похожей просьбой обратился к Сент-Экзюпери. О, не напрямик, конечно, я сделал это завуалированно! Я не слишком изощрялся и, заведя речь об одном, свел разговор к другому.

Это было во время войны, когда он почти ежедневно выполнял полеты дальней разведки. В конце концов, я твердо и прямолинейно изложил ему свою мысль. Я сказал ему примерно следующее: что его высший долг состоит в том, чтобы не подвергать свою жизнь опасности, что людей, готовых пойти на смертельный риск, хватает, что если он погибнет, то вместе с ним погибнет невосполнимая сила, и он не имеет права приносить себя в жертву тому, что люди обычно называют героизмом, жертвуя собой во славу исполнения рискованных заданий. «Откажитесь, – примерно так говорил я ему, – от ежедневного риска, ставшего для вас привычным. Есть много людей, чья смерть дороже их жизни. Но ваша жизнь дороже смерти!»