Сентябрь – это навсегда (сборник)
Шрифт:
Я замер в нерешительности. Если бы… Если бы мне повезло — безумно, фантастично, как везло с первого дня пребывания на море, — и незнакомка оказалась красивой…
«Проси больше», — шепнула Судьба.
«Пусть она окажется красавицей, — подумал я. — Пусть обернется сейчас и… улыбнется мне. И пусть я, наконец, влюблюсь. Лучше даже без взаимности. Я буду любить и страдать и тем возвышу душу».
Зачем мне тогда понадобилось возвышать душу таким сложным способом — неясно и по сей день. Кажется, я перед отпуском начитался повестей Тургенева.
Девушка каким-то образом почувствовала мое присутствие и оглянулась.
Все,
Она была юная и прекрасная. Я понял, что «страдания» мне обеспечены, причем на многие годы.
Наверное, я выглядел очень нелепо, потому что девушка сначала улыбнулась, а затем весело засмеялась.
Я назвал себя.
— Значит, будешь Лен, — наполовину укоротила она мое имя. — А я — Ирис.
Через полчаса мы уже знали друг о друге все. Более того. Мне казалось, что мы знакомы всю жизнь, с детства, что мы созданы друг для друга.
Мы говорим и говорим — без конца, и вдруг мне становится страшно. Я так боюсь обмануться, что невольно прячу взгляд. Он обо всем расскажет… Мое состояние можно сравнить со сном наяву. Есть такие сны, они иногда еще мне являются, когда летаешь… Нет, неточно. Есть другая разновидность снов. Когда падаешь. Бесконечно долго, неизвестно откуда и куда, однако не чувствуя и капельки страха. Только сердце замирает и даже как-то щекотно, и хочется то ли заплакать, то ли засмеяться.
— Идем кататься на волнах, — говорит Ирис.
Валы идут ритмично и грозно, вырастая на мелководье и с грохотом обрушиваясь на берег. Затем вскипает пена, тащит за собой в море песок и камни. Новый удар — стеной взлетают брызги. Волна пожирает самое себя.
В промежутке между двумя валами мы, держась за руки, заскакиваем в море. Волна, будто змея, изгибает свой гребень: «Берегись, человек!» Мы прыгаем ей навстречу, что есть силы молотим ногами. Еще миг — и гребень побежден…
Вволю напрыгавшись, мы выбираемся на берег, падаем на песок, перемешанный с ракушками.
Тонкая рука Ирис почти у моего лица. Я молча беру ее — прохладную и легкую, — осторожно целую. При первом прикосновении губ рука девушки вздрагивает, но все же остается в моих ладонях.
— Я тебе нравлюсь, Лен?
Глаза у Ирис ласковые и зеленые — под цвет морской воды.
— Давай поженимся, — говорю я вполне серьезно. — Пойдем в сельсовет — нас там распишут.
— Мама не разрешит, — смеется Ирис.
Я тоже улыбаюсь, но лицо как-то странно кривится, будто помимо моей воли собирается заплакать. Что со мной? Ведь все понимаю, а говорю нечто несусветное… Первый день знакомы. Ирис только школу закончила. Поступала в институт — не набрала баллов. Теперь вот приехала с матерью к тетке — отдохнуть. А тут я со своими… чувствами…
— Мне тоже хочется немножко в тебя влюбиться, Лен, — говорит Ирис, и не поймешь: шутит она или думает вслух.
— Почему немножко?
— Всерьез опасно, — рассудительно объясняет Ирис. — Особенно для тебя. Я эгоистка и отниму у тебя времени на несколько десятков книг. Ты не построишь ни одного из своих мостов выдумки. Ну, как — страшно?
— Ты смеешься надо мной?
— Нет–нет, — убежденно говорит Ирис. — Все, кто любят, — эгоисты. Ты будешь разрываться между мной, детьми и письменным столом.
— Детьми?! — меня обнадеживает такое заявление.
— Святая правда, — раздается вдруг над нами голос
Мы вскакиваем на ноги и хохочем, будто ненормальные. Через минуту выясняется, что Александр Степанович знаком и с Ирис, и с ее мамой.
— Святую правду говоришь, моя девочка, — повторил Грин, присаживаясь на наш общий камень. — Если только вас не поразит взаимопонимание, вы испортите друг другу жизнь.
— Почему — «поразит»? — не понял я.
— Взаимопонимание — это нечто вроде молнии. Оно или есть, или его нет. Промежуточных состояний, к сожалению, не существует. Правда, есть еще Видимость, Обман и Притворство, — улыбнулся Александр Степанович. — Но мы не будем приглашать этих дам на наш праздник жизни.
Грин забыл о своей папиросе и она тут же погасла.
— В моей «Недотроге» оружейник Ферроль рассказывает дочери, которая невзначай обидела достойного и сердечного человека, поучительную историю. — Александр Степанович лукаво посмотрел на нас и замолчал.
— Расскажите, — попросила Ирис. — Ну, пожалуйста.
— Так и быть, — согласился Грин и, чиркнув спичкой, вновь раскурил свою папиросу. — Слушайте.
«Годар жил на окраине Сан–Риоля. Там, где каждой весной неделями бушевал черемуховый пожар и где море любило выбрасывать на берег все, что ему вздумается. Был он сильный и молчаливый, будто цирковой медведь. Какая б волна ни билась о старые бревна причала, Годар обувал сапоги, взваливал на плечо сеть, и вскоре лодка его терялась вдали. Возвращался к вечеру. И всегда — заметьте это — с богатым уловом. Что бы там ни говорили злые языки, молчун знал свое дело: никто в Сан–Риоле не мог похвастаться, что он лучший рыбак, чем Годар.
Однажды Годар выгодно продал дневной улов, выпил в таверне Смиллока несколько стаканчиков и отправился за город. Вечер был тихим и немного душным. По–видимому, к ночи собиралась гроза. От нечего делать Годар забрел на песчаную косу и, путаясь в диком кустарнике, вышел к морю. Надумав искупаться, он ступил к берегу и замер. Из воды выходила женщина. Выходила медленно, будто рождалась из воды. И он второй раз в жизни испугался. Первый раз такая напасть с ним случилась лет двадцать назад, когда его, еще мальчика, застал в море туман. Густой, белый как молоко, в котором, казалось, потеряешься на веки вечные. Испугался же в этот раз Годар не женщины: он уже знал нескольких, и те простые тайны любви, которыми охотно поделились с ним его подружки, ничем особенным воображение рыбака не поразили. Он испугался никогда не виданной раньше невозможной белизны ее тела. В солнечном Сан–Риоле — и такое тело?! Значит, его даже Солнце не видело…
Может быть, в тот миг еще сработали и те несколько стаканчиков вина, которые он успел пропустить. Как бы там ни было, белое сияние, исходившее от женщины, слепило глаза, разрасталось, окружало Годара, будто в детстве туман.
— А что, Годар, глаза у тебя еще не болят? — насмешливо спросила женщина. Только тогда он узнал в ней Анис, дочь старого шкипера Жермена, и с хриплым возгласом вломился в кусты. Он бежал так, будто спасался от неизбежной гибели.
Той ночью Годар почти не спал. Ворочался на своем лежаке, скрипел зубами, потому что только стоило ему сомкнуть веки, как отовсюду начинал наползать на него белый туман ее тела, окружал, словно невод. А еще у того тумана были зеленые насмешливые глаза.