Сентябрь – это навсегда (сборник)
Шрифт:
Больше месяца пропадал где-то Годар. В Сан–Риоле не показывался, растерял половину своих покупателей. Начали даже поговаривать, что сгинул рыбак в штормовом море. Однако Годар объявился.
Заросший и одичавший в своих странствиях, он подгреб к берегу и решительно направился к домику старого шкипера. Анис как раз была во дворе — ремонтировала сети. Молча, даже не поздоровавшись, Годар достал из парусинового мешка несколько здоровенных рыб и бросил их к ногам женщины.
— Редкостная рыба, — улыбнулась Анис. — Ты за нею, случайно, не к
— Бери, — сказал Годар. — Я поймаю еще. Сколько захочу.
Так много слов за один раз рыбак никогда еще не произносил.
Дочь шкипера расхохоталась:
— Вот чудеса: заговорил! Приходи еще на косу. Я там часто купаюсь. Насмотришься, так чего доброго еще и запоешь.
Годар кивнул, будто соглашаясь, но не промолвил больше и слова. Постоял, поулыбался неизвестно чему и ушел. На косе он больше не показывался, но с тех пор раз в месяц заявлялся к Анис и приносил ей разные морские диковинки. На что уже тяжело удивить чем-либо жителей Сан–Риоля, но и те только разводили руками.
Анис поначалу охотно принимала подарки рыбака. Однако осенью, в один из приходов Годара, когда он по обыкновению молча положил к ее ногам свою добычу, рассердилась:
— Я по горло сыта твоей рыбой. Ты бы лучше слово лишнее сказал. Или улыбнулся.
— Не мастак я на это, — вздохнул Годар и ушел.
Я, кажется, забыл сказать об этом раньше. Анис в городке считали гордячкой. Не один добрый человек сватался к ней — отказала. Всем отказала. Судили ее люди и по–своему были правы. Но с другой стороны: в чем вина женщины, если сердце ее просит большего, чем ему могут предложить? У Анис было именно такое сердце.
Так вот. В следующий раз, через месяц, Годар принес молодой женщине гораздо больше рыбы, чем прежде. Анис побледнела, швырнула ее ему в лицо и закричала сквозь слезы:
— Проклятый слепец! Принеси мне веточку с дерева; цветок или красивый камешек. Зачем мне твоя рыба?!
— Выходи за меня замуж, — попросил рыбак и переступил с ноги на ногу.
— За тебя? — Анис расхохоталась, так и не вытерев слезы. — Уж лучше всю жизнь одной молчать, чем вдвоем. Уходи!
А еще через месяц она молча взяла рыбу и уже не заплакала. Только когда Годар собрался идти домой, сказала негромко:
— Ты хороший. Ты сильный и верный. Ты самый лучший рыбак в Сан–Риоле. Но это и все. А мне этого мало. Не обижайся…
Годар так и не выполнил ни одной из просьб Анис. Приходил же регулярно, и вскоре к этому все привыкли, как привыкают к придорожному камню.
А годы уходили. Будто чересчур вежливые гости: уговорить не уговоришь, угощениями тоже не остановишь. Много лет так ушло.
Побелела голова Годара. Уже, наверное, не мерещился ему тот молочно–белый туман, не опутывал, будто невод, не слепил глаза. Высохла Анис. Старый шкипер давно–умер, и она жила теперь одна. С тем же гордым и никем не понятым сердцем. Годар приносил свои подарки и молча садился на перевернутую рассохшуюся лодку. Анис рассказывала ему свои нехитрые новости,
Как-то весной сорвался шторм. Два дня нападал он на берег и ломал все, что мог сломать. Годар теперь редко ходил в море. В то ненастное утро он чинил дома сети и слушал грохотание ветра. Какое-то беспокойство поселилось в его сердце: может, поэтому бечева то запутывалась, то ни с того ни с сего рвалась. К вечеру шторм поутих. Годар сел в лодку и поспешно погнал ее к противоположному берегу залива, однако на полпути повернул обратно. Улыбаясь и мыча что-то непонятное, он забрался в заросли черемухи и стал ломать прибитые ветром ветки. Они одуряюще пахли, несмотря на то, что их два дня полоскал дождь. Годар ломал и носил ветки в лодку. Ломал, пока не наполнил ее до краев.
Еще на ступенях из ракушечника, которые сам проложил от берега к дому шкипера, он услышал голоса, женский плач. Окно Анис ярко светилось. Годар замер. Затем медленно, будто ноги его увязали в том ракушечнике, подступил к окну. Анис обмывали. Годар третий раз в жизни увидел молочно–белый туман, который опутывал, будто невод, слепил. Только на этот раз не было у тумана зеленых насмешливых глаз…
Он не вошел в дом. Не разбирая дороги, раня себя, спустился к берегу. Долго искал весло, которое лежало рядом, перед ним…
Утром следующего дня санриольцы нашли Годара мертвым. Рядом с ним легкая волна качала лодку, заполненную до краев увядшей черемухой».
Вскрикнула чайка и разрушила наше молчание.
— Жаль их, — вздохнула Ирис. — Их не поразила молния взаимопонимания.
— Обоих — это слишком. Идеальный вариант, — улыбнулся Грин. — Хватило бы, если бы хоть кто-нибудь один понял другого.
— Тут еще в характере дело, — сказал я. — Все они понимали, да только приспособиться друг к другу не могли. Преодолеть себя.
— Ладно, Лен, — заключила девушка. — Ты пока преодолевай себя, а я пойду на почту. Мама разговор заказала. И не забудь о раковине — я жду продолжения.
Через полчаса Александр Степанович тоже попрощался, и я отправился домой.
На крыльце с отсутствующим видом сидел Кузьма Петрович. Я решил не заговаривать с ним — человек отдыхает или где-то мыслями бродит, зачем его трогать. Но дед вдруг шумно вздохнул и спросил:
— Ты чего так ходишь: все бочком да молчком?
— Мешать не хотел, Кузьма Петрович.
— То зверь только может друг другу помешать. А мы люди, человеки. Пробуй винцо, квартирант, — и дед налил полный стакан.
Я сделал несколько глотков: душистое, чуть сладковатое, как раз такое, как я люблю.
— Пей, сынок. Графин большой, я один не управлюсь.
— Хорошее у вас вино, Кузьма Петрович. Нектар! — похвалил я.
— Коля Зинчук говорил, что ты фантазии разные пишешь!
— Пробую.
— А о чем фантазии? — стал допытываться дед.
— О будущем. Как люди дальше будут жить. Скажем, через сто лет или двести.