Сентябрьские розы
Шрифт:
– Ах! – воскликнула Лолита, словно не в силах справиться с нахлынувшим на нее счастьем. – Все, о чем я так долго мечтала…
Одним глотком она опустошила свой мартини, прикурила другую сигарету и добавила:
– Здесь со мной, в отеле, две мои подруги, тоже актрисы: Кончита и Коринна… Возможно ли пригласить и их тоже? Они были бы так счастливы.
– Разумеется, – важно произнесла Полина. – Мне нужно только заказать ложу в администрации театра.
Она находила немалое удовольствие, демонстрируя, каким влиянием пользуется здесь, в Париже. Женщины еще немного
– Это наш посол… Просит прийти поужинать сегодня, так, без церемоний.
– Как хорошо вы говорите по-французски!
– Это благодаря сестре Агнес из монастыря. Я многим ей обязана.
Полина поднялась с кресла:
– Могу ли я сделать для вас еще что-нибудь?
– Нет, спасибо… Ах да… Я хотела вас попросить дать мне адрес вашего духовника и вашего парикмахера.
Полина не могла скрыть улыбку. Выходя из отеля, она думала: «Какая она привлекательная и соблазнительная! Гийом проявил стойкость, отказавшись ее видеть».
Она сама удивлялась, как легко выдержала этот разговор.
«Как все просто, если решиться», – подумала она.
XI
Назавтра, после обеда, Полина подъехала на машине к отелю «Монталамбер» и попросила о себе доложить. Через несколько минут, оживленно болтая по-испански, в холл спустились три красивые девушки, и Долорес представила своих подруг: Кончита оказалась андалузкой с темными, сильно вьющимися волосами, а Коринна – миниатюрной перуанкой с огромными глазами и крошечной ножкой. Обе говорили по-французски, хотя и не так хорошо, как Долорес.
Об этом дне Полина Фонтен сохранила самые приятные воспоминания. Восторг трех молодых женщин, их восхищение Парижем, их птичий щебет, невнятное чириканье – все казалось ей таким трогательным и экзотичным. Погода была прекрасной, памятники четко вырисовывались на фоне чистого неба. Полина чувствовала гордость за свой город и была счастлива, что может радушно принять этих восторженных иностранок. Собор Парижской Богоматери их потряс. Долорес говорила о Квазимодо, об Эсмеральде. Потом, войдя в собор, она опустилась на колени на каменный пол и какое-то время молилась, ударяя себя кулаком в грудь.
– Мне хотелось бы еще помолиться во всех приделах, – серьезно сказала она.
Она преклоняла колени перед каждым алтарем, какое-то время оставалась в этой позе, закрыв лицо руками, затем вставала с видом счастливым и восторженным. Ей непременно захотелось положить свои ключи на раку с реликвиями.
– Так надо, – объяснила она Полине. – И вы так сделайте.
– Но зачем?
– Чтобы ваши ключи отпирали только счастье.
Выйдя из собора, она заметила милого ребенка, гуляющего с мамой, и внезапно подхватила его на руки.
– Какой ангелочек! – воскликнула она. – Не могу пройти мимо ni~no и не поцеловать его.
Она передала ребенка Кончите и Коринне, те тоже его поцеловали. Ребенок был в восторге, а его мать в ужасе.
В машине Долорес
– Дитя мое, – пыталась остановить ее Полина, – у вас будет неподъемный багаж.
– Ничего, у кораблей большие трюмы, – отвечала Долорес.
В соборе Дома инвалидов она бросилась на колени перед балюстрадой у могилы Наполеона. Было слышно, как она молится.
– Я молилась за упокой его души, – пояснила она, поднимаясь. – Он мой кумир.
Кончита, которая что-то смутно помнила про Жозефа Бонапарта, попыталась возразить ей по-испански. Все трое пустились в пылкую дискуссию об императоре. Под сводами Дома инвалидов разносился их нежный щебет. Около пяти, когда уже начинало темнеть, госпожа Фонтен захотела пригласить их выпить чая в какую-нибудь кондитерскую. Девушки настояли, чтобы Полина приняла их приглашение и вернулась с ними в гостиницу.
– Мы закажем для вас чай, – сказала Долорес, – а сами выпьем по коктейлю.
Они показали Полине свои комнаты. На столе стояла огромная свеча.
– Мы привезли ее из Перу, – пояснила Коринна. – Она освящена в церкви и помогает при бурях и грозах. Как только начинается гроза, вы должны прочесть десяток молитв, перебирая четки, и тогда вам не страшна никакая молния.
Полина с трудом ушла от них. Она и не помнила, когда в последний раз так интересно проводила время.
На следующий день в половине первого Полина послала машину за Долорес. Она решила устроить обед у себя дома, на улице де ла Ферм. К обеду ожидались: великий актер Леон Лоран, писатель Женни, супруги Шмитт и Менетрие, юный Эрве Марсена, который делал первые шаги как театральный критик, а также Клод Нерсиа, главный администратор театра Елисейских Полей. Долорес опаздывала: у нее имелись весьма смутные представления о пунктуальности, к тому же она полагала, что обедать так рано – это варварство. Прочие гости, которых Полина предупредила, что дает обед в честь перуанской актрисы, ожидали ее с немалым любопытством. Хотя слухи в Париже забываются так же быстро, как и расходятся, присутствующие – женщины с подробностями, мужчины довольно смутно – помнили о некой драме семьи Фонтен, причиной которой и была эта актриса.
– Неужели это та самая? – спросила Изабель Шмитт у Клер Менетрие. – Не может такого быть. Гийом уехал из Парижа, а Полина, насколько мы ее знаем, никогда бы не пригласила в дом любовницу мужа.
– Как знать, – отвечала Клер. – Полина – особа проницательная… Как зовут актрису?.. Долорес Гарсиа? Похоже, это именно она и есть.
– А Гийом?
– Он удалился, – сообщила Клер, – и оставил этих амазонок разбираться между собой.
– Но похоже, они вовсе не собираются разбираться!