Серая мышь
Шрифт:
Я молчал.
— Это нужно для ОУН, это будет твой малый вклад в общее великое дело нашей борьбы,— тихо сказал Вапнярский, а затем уже твердо, с командирской интонацией в голосе (пан Вапнярский-Бошик умел и так) добавил : — Это приказ, и ты, как член нашей организации обязан ему подчиниться.
— А теперь за мной,— поднялся Стах.— Я ознакомлю тебя с заданием и обсудим некоторые детали.
— Перед уходом из лагеря зайдешь ко мне,— бросил Вапнярский.
— Легенда твоего прихода в лагерь проще простой,— уже по дороге объяснил мне Стах,— твою учительку-жидовку прятал у Омельяна не
В землянке наш грозный начальник СБ дал мне еще десяток разного рода заданий. Главные из них — обнаружить дислокацию партизанских аэродромов, куда прибывали из советского тыла самолеты с грузами; найти базы с военным снаряжением, оружием, боеприпасами и продовольствием; узнать передвижения партизан, численность их отрядов; уходя из отряда, желательно любым путем добыть рацию с запасом питания,— наша в курене выбыла из строя, а немцы в последнее время стали прижимисты, отношения с ними с каждым днем все больше обостряются. Об этом же незадолго до моей засылки в отряд говорил мне Вапнярский.
— На хрена нам такие союзники, которые безостановочно драпают от самого Сталинграда и скоро отдадут большевикам всю Украину! Нашими руками они делают самые грязные и черные дела.
Когда я зашел попрощаться с Вапнярским, он налил в две чарки водки, заверил меня в том, что мое задание, как и любое другое, хоть и опасное, но не такое уж рискованное, в противном случае он отстоял бы меня от засылки в отряд. Пожелав удачи, он выпил и театрально, «на счастье» ударил рюмку об пол, но она не разбилась,— пол был земляной, а чарка граненая, крепкая.
— А,— махнул он с досадой рукой,— не будем суеверными. Береги себя, У лас, и поверь: другого выхода у нас не было, всех перебрали — пеньки пеньками. Будь осторожен и помни,— ты еще нужен организации для будущих серьезных дел.
Он меня обнял и расцеловал; от него, как всегда, сильно несло сивухой.
На тропе, которую мне указал Стах, меня остановил передовой партизанский пост. Партизан было трое; одного я так и не видел, когда те двое окликнули меня и подошли ко мне, он оставался где-то за кустами. Впереди шел с автоматом наготове мужчина, лет сорока, с желтыми прокуренными усами, от него так несло табаком, что я даже издали услыхал этот запах, всю жизнь казавшийся мне самым неприятным. Он стал обыскивать меня, в этот момент я услыхал, как второй, идущий следом за ним парень, на вид подросток с едва пробившимся пушком на верхней пухлой губе, воскликнул обрадованно и с таким удивлением, словно увидел динозавра :
— О, Улас Тимофеевич! Товарищ директор!
— А может, он уже стал пан директор? — ощупывая мои карманы, недобро спросил пожилой.
Но я заговорил с младшим:
— Спасибо, что узнал, а мне хоть и стыдно, не могу припомнить.
— И не сильтесь, Улас Тимофеевич. Два года назад я был в полтора раза меньше ростом, самый маленький в классе, вымахал уже потом, когда школа закрылась. Я — Володя Франько, в седьмом был...
Мне действительно было стыдно, но не потому, что не
— И куда ты направляешься? — закончив обыск и не найдя ничего компрометирующего, спросил пожилой.
— Ищу партизан.
— И вы так откровенно говорите об этом? А если мы не партизаны, а какая-нибудь националистическая банда?
— Вы разговариваете на суржике, смеси украинского и русского языков, а там таких нет, таких там убивают.
— Вона! — удивленно воскликнул пожилой партизан. Видимо, удивился смелости моего ответа: — Откуда тебе это известно?
— Это всем известно,— ответил я.
— А в отряде, что собираешься делать?
— Что все, то и я.
— Все защищают Родину, сражаются против немецко-фашистских захватчиков. А ты где был до сих пор?
— Сидел возле жены с ребенком.
— Дядя Степан,— вдруг нетерпеливо проговорил Володя, молчавший до этого,— да ведь это же наш директор, он против фашистов, я помню, как он нам рассказывал про убитых бомбами, про девушку, которой оторвало ноги, его самого дважды откапывали после бомбежки.
Партизан молчал, все еще медлил с окончательным решением, будто и не слышал слов своего напарника.
— Веди ты его в штаб, там разберутся,— раздался голос из-за кустов.
Привели. Тот же лес, похожая на нашу землянка, и за таким же столом трое: командир отряда Андрей Иванович Коваль, коренастый, сутуловатый, этакий кряжистый мужичок, но лицо довольно интеллигентное, голос без стальных ноток, не привыкший, видимо, к жестким командам, наверное, и командиром этот человек стал в силу необходимости, а до этого занимался вполне мирным трудом; как позже я узнал, Коваль до войны работал заведующим городской детской поликлиникой.
Остальных я не запомнил, знал только, что второй был начальник штаба и еще кто-то в военной форме. Ритуал тоже знакомый — сначала говорили со мной все (только не давали наставления, а допрашивали), потом для более детального допроса меня повел к себе тот, в военной форме.
Выслушали с настороженным вниманием и, казалось, со всей доброжелательностью. Я рассказал, как пришла ко мне в школу Сима, у которой погибла вся семья, как я договорился с лесником Омельяном, и тот два года прятал у себя учительницу, потом ее обнаружили,— тут я выложил все, как и было,— и про томик Гейне, и про Вапнярского, и про Стаха, и о том, как ее изнасиловали, как пытали Омельяна, и он не выдержал, назвал меня.
— Кто же вам там подробно обо всем поведал? — несколько манерно, недоверчиво спросил военный.
— Люди,— пожал я плечами.
— Конкретно.
— Жена. А ей рассказывали жены польских полицаев. Жена у меня полька. Да и вся округа об этом знает, может, что-то успели и прибавить, но в основном все так и произошло. Меня через жену предупредили, чтобы я скрылся. Прятался в лесу. Но сколько можно! Решил идти к вам. Назад мне дороги нет, думаю, буду полезен. Могу быть переводчиком.— И, вспомнив слова пожилого партизана, доставившего меня в отряд, добавил: — А могу и с оружием в руках сражаться против немецко-фашистских захватчиков.