Серая шинель
Шрифт:
«Вот то-то и оно: где сидит», — ответил ему Журавлев.
Ротный уходит, Кузякин садится у камелька, снимает шинель, достает кисет.
— Налетайте, братцы.
Полуголодные на курево, наши заядлые «куряки» набрасываются на махорку. Очевидно, подчиняясь инстинкту стадности, сворачиваю цигарку и я, но махорка из нее сыплется, и Вдовин ворчливо выговаривает мне:
— Не переводи добро, парень. Дай сюда махорку.
У Кузякина на гимнастерке какая-то медаль. Но носит он ее почему-то на правой стороне груди. Надо спросить.
— Что
— Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.
— Золотая?
— Золотая.
— Вот те на. За что же?
— Комбайнер я.
«Комбайнер и вдруг — снайпер!» — все это не укладывается в моей голове. А я думал, он из знаменитых сибирских охотников.
— Ты что же, с утра тоже на «охоту»? — спрашивает Иван Николаевич Кузякина.
— Нет, старшой. Сперва схожу к артиллеристам, в стереотрубу понаблюдаю. В нашем снайперском деле спешка — штука опасная.
Он возвращается к нам средь бела дня… На животе, ползком. Это злит Журавлева.
— К чему такое мальчишество, Кузякин? Нам что, двух трупов мало?
— Нет, старшой, я не удаль свою показывал. Для дела нужно. Я не просто полз, а останавливался, высовывал каску на палке из-за бруствера, «выманивал» фашиста на выстрел.
— И как?
— А вот как. Гляди!
Кузякин показывает пробитую пулей каску.
— Бьет враз, мгновенно. Одно скажу — отличный снайпер. А выстрела я, между прочим, тоже не слышал…
— А это что значит?
— То, что снайпер хорошо укрыт.
— Может, он стреляет из дзота? — высказывает предположение Тятькин.
— Нет, дзот близко от вас. А немец находится по моим предположениям далеко от «передка». Он достает лишь первую траншею. За ней убитых нет. Значит, он где-то на расстоянии километра от вас. Вот где его искать нужно. От артиллеристов я, правда, кое-что увидел, но проверить надо.
Едва смеркается, Кузякин уходит опять и возвращается поздно ночью продрогший и усталый.
Наскоро ужинает тем, что ему оставили, развязывает вещмешок, достает измятую школьную тетрадь, садится ближе к очажку и что-то чертит.
— Нашел, где фриц сидит? — спрашивает его Тятькин.
— Нет, не нашел.
— Плохо.
— Да, плохо.
— А чертишь что?
— Схему. Понимаешь, я побывал на капэ батальона, потом на всех тех местах, где лежали убитые снайпером, и пришел к выводу, что он ведет огонь с дальней дистанции, но в довольно узком секторе. Что-то мешает ему стрелять в стороны. А мешать может, например, амбразура или что-то наподобие ее. Значит, немец стреляет из глубины какого-то помещения. И выстрела поэтому не слышно. Уяснил, ефрейтор?
— Уяснил. Жаль, помочь тебе не можем. Вот если бы нам перископ разведчика…
— Да, неплохо бы.
— Слышь, Кузякин, а если чучелу какую сделать да потаскать ее на веревке?
— Такого воробья на мякине не проведешь. Не клюнет он на дешевую приманку, землячок.
— Ладно, давай.
Утром вражеский снайпер напоминает о себе: ранен наш телефонист. Кузякин еще курил, собираясь куда-то идти, как вдруг через лаз послышался голос нашего телефониста.
— Помогите, братцы.
Быстро вылезаем наружу. Телефонист стоит в траншее, держась левой рукой за раненое правое плечо. Он бледен настолько, что веснушки на лице теперь кажутся огненно-красными.
К счастью, ранение легкое. Пуля лишь разорвала кожу.
— Как это тебя угораздило? — спрашивает телефониста Кузякин.
— Да забылся я. Приподнялся из ровика и…
— Ну ладно, ложись, отдыхай. Ночью пойдешь в санчасть.
— Не пойду. Перевязали и спасибо. Заживет.
— Сказано: пойдешь! — Иван Николаевич повышает голос, но глаза его теплеют, с каким-то затаенным восторгом смотрят на веснушчатого красноармейца.
— Товарищ старший сержант, я ведь не ваш подчиненный. Я из взвода связи батальона. Лейтенант обязательно разрешит мне остаться.
— Пусть остается, старшой. — Вступается за телефониста Кузякин. — Значит, парень чувствует в себе силу воевать. Ну, бывайте, я — к артиллеристам.
…Наконец-то мы дождались, когда Кузякин сказал:
— Нашел я немца. Завтра ему будет каюк!
Странное дело, но слова сержанта никому из нас не показались бахвальством. Мы уже поверили в то, что Кузякин обязательно убьет фашистского снайпера.
— Где же ты его нашел? — Журавлев смотрит на сержанта поверх очков.
— Понимаешь, старшой, за второй траншеей немцев есть сгоревший дом. От артиллеристов в стереотрубу он виден хорошо, от вас — почти не заметен. Так вот, от этого дома остался кирпичный фундамент. Немец пробил в нем дыру и сделал себе для стрельбы круглую амбразуру. Стреляет через нее. Моя задача вызвать его на выстрел. Только на один выстрел. Но тогда, когда это нужно мне. Я хоть сейчас могу туда пулю влепить. А если его там сей момент нет? Придет, увидит, что моя пуля, например, попала через амбразуру в противоположную стену, сразу поймет: он раскрыт. И больше там не покажется.
— А почему ты думаешь, что он поступит так?
— Да потому, что я бы на его месте поступил только так. Шальная пуля при одиночном выстреле в такую дырку не залетит. Немец, он умнее, чем ты думаешь.
— Погоди, Кузякин, не из той оперы начал…
— Не боись, старшой. Разве твои бойцы не знают, что это так? В том-то наша и беда, что мы еще недооцениваем сил своего врага. Колотил он нас колотил, а мы все считаем, что фашист слабый да глупый, хотя даже товарищ Сталин сказал, что над Родиной нависла смертельная опасность. Ты на завтра Тимофея мне в помощники дашь?