Сердца и камни
Шрифт:
На завод тогда приехал Бруно Крут, весьма влиятельный в Таллине человек. Он был горячим сторонником широкого применения блоков из сланцевой золы. Крут даже написал кандидатскую диссертацию на эту тему. Он был искренне убежден, что силикальцит для новых эстонских домов непригоден. Потом, когда были сооружены десятки и даже сотни домов из силикальцита, Крут упрямо твердил, что сланцевая зола лучше, дешевле, выгоднее.
— Пусть нас рассудит жизнь, — как всегда в таких случаях, говорил Лехт. — Она сама выбирает своих надежных спутников.
Но Крут нашел себе горячего сторонника — Алексея Ивановича Долгина. Именно опираясь на эту авторитетную в научных кругах фигуру, Крут всеми возможными
Вот почему Лехт удивился, когда узнал, что Крут приехал на опытный завод, но не зашел к нему, а сразу же направился к Янесу, который к тому времени уже стал бригадиром. Янес повел Крута по всей технологической линии, по двору, мимо штабелей, новых и старых, добротных и бракованных блоков: вот и все. На какое-то мгновение Лехт тогда задумался: что связывает Крута и Янеса? Крут, конечно, знает о прошлом бригадира. Почему именно он сопровождал его по заводу?
Но потом обычная вера в людей, в их добропорядочность быстро вытеснила это минутное сомнение.
Теперь Лехт вспомнил о нем. Нет ли какой-то связи между визитом Крута, его дружбой с Янесом и той бедой (Лехт считал это бедой), которая приключилась нынче утром в лаборатории? Откуда взялись эти старые, бракованные блоки?
Тем временем на семинаре уже делались далеко идущие выводы об ошибках Лехта, о его стремлении ввести в заблуждение не только ученых, но и государственных деятелей, от которых зависели перспективы развития силикальцита. Кто-то предложил даже создать следственную комиссию.
Факты были против Лехта. Он хотел как-то спасти положение; вышел на трибуну и предложил повторить формовку конструкций. В это время слово попросил Янес.
— Я должен признаться, — сказал он, — что два года помогал Лехту обманывать государство. Силикальцит ничем не лучше обычного силикатного кирпича.
Он оперировал какими-то расчетами, по всей видимости не им подготовленными.
Лехт сидел и молчал. Он думал в эту минуту не о грозившей катастрофе, не об ударе, нанесенном ему людьми, которым он доверял. Нет, он вспоминал в эту минуту немецкий лагерь, властный, повелительный голос капо. Конечно, Юрий прав, он слишком доверчив. Люди все чаще и чаще пользуются этой доверчивостью. Почему Янес пришел к нему? Может быть, у него были самые благие намерения, он действительно хотел искупить свою вину и помочь ему, Лехту. Но он не учел, что человек, согласившийся стать в тяжкую годину надзирателем в фашистском лагере смерти, человек, издевавшийся над заключенными, хоть он и сам, в сущности, был заключенным, рабом эсэсовцев, — такой человек не мог быть ни порядочным, ни честным. Какие у него могли быть принципы? Что ему силикальцит? Конечно, Янес без малейших колебаний предал его. Теперь участники этого семинара могут вернуться на свои заводы и рассказать о его ошибках, об обмане. Именно этого добивался Долгин или те его помощники, которые приехали на семинар. А он, Лехт, хотел сразу же после семинара, опираясь на его научный авторитет, предложить сооружать многоэтажные силикальцитные дома. Такой эксперимент открыл бы силикальциту дорогу во все наши крупные города. Но после того, что произошло на семинаре, мысль эта показалась Лехту абсурдной.
В это время к нему подошел Ванас и сказал:
— Я выяснил — Янес принес старые, бракованные блоки.
— Конечно, конечно, — как бы не слушая Ванаса, ответил Лехт.
На следующий день удалось исправить «ошибку», сослаться на чью-то злую волю. Лехт, конечно, не назвал имени Янеса. Он никого не хотел посвящать во всю историю их взаимоотношений. Он просто сказал, что при более строгой технологии можно выпускать конструкции более высокой прочности. Но тень на силикальцит
Эта тень долгое время следовала за Лехтом.
Десять лет Лехт вел эту битву. Конечно, он не мог бы выдержать, если бы был один. У Лехта были помощники. Это не только Лейгер Ванас, Виктор Рут, Ханс Тоом — десятки молодых ученых. Лехта поддерживали люди, которых он мало знал. И как бы живым олицетворением этой опоры был Александр Басов.
Молодой инженер, худой, высокий, с воспаленными глазами фанатика. Он готов был защищать Лехта в любое время. Иногда Лехт даже боялся этой защиты: она была слишком резкой, категоричной. Во всяком случае, в самые трудные моменты Басов был непоколебим, тверд в своих убеждениях. Он настаивал на том, чтобы силикальцит стал продуктом массовым, промышленным. Но как это сделать? Как добиться этой массовости? Для этого нужно построить большой завод. Кто даст на это деньги?
— Вы забываете, — говорил ему Лехт, — что для утверждения проекта будет привлечен такой человек, как Долгин. Уж он-то сумеет доказать, что это безумная трата народных денег.
— Все-таки попробуем, — настаивал Басов.
Вскоре он сообщил, что идея крупного силикальцитного завода находит самую горячую поддержку. Басов сооружал дома на всей линии железной дороги от Ленинграда до Москвы. Он доказал, что если будут использованы песок, известь, которыми так богаты эти места, то железнодорожные дома будут дешевыми и сооружаться они будут с необычайной быстротой, добился поездки в Таллин всех, кто имел отношение к утверждению проекта нового завода. И в этом поедике победу одержал не профессор Долгин, а инженер Басов.
Глава двадцать третья
И все-таки «научные боги» не складывали оружие, а, наоборот, предпринимали все новые и новые атаки на силикальцит.
И, пожалуй, одна из самых яростных схваток с ними произошла в Ленинграде, в строительном институте, куда Лехт приехал для защиты докторской диссертации.
Лехт не случайно избрал этот город и этот институт. Ленинград с его передовой культурой и прогрессивной инженерной мыслью, с его смелыми техническими поисками и открытиями был для Лехта символом отзывчивости, сердечности и радушия. Именно здесь, вблизи Кировского завода, возник маленький — чуть ли не один из первых — силикальцитный завод. Именно здесь собрали первые жилые кварталы из силикальцитных блоков. К тому же Лехт хотел, чтобы его докторская диссертация была обсуждена и оценена с полной объективностью. А для этого надо было избежать того накала страстей, который мог бы возникнуть в каком-нибудь эстонском или московском институте.
И вот Лехт и Нелли Александровна приехали в Ленинград, прошли по шумным улицам и тихим набережным. И сразу же все их волнения как будто исчезли. Они показались им такими маленькими и ничтожными. Вечные и прекрасные ценности лежали перед ними во всем величии. Суровые камни веков напоминали им о поколениях, вложивших в этот бессмертный город свой труд, свою отвагу, свой пот и свою кровь, свои муки и свою славу, свой разум и свою победу. Лехт как бы терялся в этом бесконечном океане времени и труда.
И уже без волнения он вступил вместе с Нелли Александровной в многолюдную, заполненную от края до края аудиторию института.
Лехта проводили в первый ряд, и председатель ученого совета сразу же предоставил слово ученому секретарю.
Лехт услышал названия родных деревень на острове Сааремаа; памятные и близкие его сердцу даты — получения дипломов инженера и кандидата наук; втиснутые в холодные и равнодушные слова анкеты тяжкие периоды своей жизни.
Потом наступила тишина, и какой-то очень знакомый голос спросил: