Сердца и судьбы
Шрифт:
Анджи возглавляла компанию, которая называлась «Натура Лолли» и предоставляла натуру и реквизит киношникам и телевизионщикам. Часовня Сатаны пользовалась большим спросом. Тихое удобное место для съемок посреди наводящего жуть леса неподалеку от киностудии «Элстри» с электрическими кабелями внутри и снаружи, так что обычной мороки с освещением практически не бывало. Анджи знала, как поставить дело на прочную основу. Отец Маккромби держал в клетках летучих мышей, которых можно было выпускать – за тонкой, почти невидимой сеткой, – а потом снова сажать в клетки. Он держал пару соколов, которых легко было преобразить в орлов. Человек на все руки. На него самого тоже был большой спрос как на статиста – он был обладателем широкого, складчатого, декадентского лица, которое, если его удачно осветить,
Впрочем, на голову Гарри Бласта никакие беды не обрушились. «Дилетантская программа» имела колоссальный успех, и «Искусство сегодня» получило другой час телевизионного времени – самый престижный. Однако беды, видимо, распылились по разным другим направлениям – тем, которые вели к настоящим, наиболее глубоким обидам Анджи и объектам ее мстительной злобы.
Но как подобное можно установить точно? Чары ли отца Маккромби толкнули Клиффорда от ловкого умения не упустить свое к прямой нечестности и лжи? Или причиной были просто давление обстоятельств, смещенные реакции несчастного человека – и то, что произошло, должно было произойти рано или поздно, но неизбежно? Несчастные люди ведь правда утрачивают ясность суждения.
А произошло следующее: когда Гомер Маклински, молодой газетный магнат, поинтересовался довольно посредственным Сера, проходившим через руки «Леонардо», Клиффорд сказал, что ему уже предложили 250 тысяч долларов, хотя на самом деле предложили ему 25 тысяч. «Но что такое ноль?» – подумал Клиффорд. Происходило это в нью-йоркском филиале, где «что такое ноль?» как-то само собой приходит в голову. Маклински посмотрел на Клиффорда странным взглядом и дал ему возможность взять свои слова назад, но Клиффорд не взял. Прежний Клиффорд заметил бы этот взгляд и принял бы меры. Новый Клиффорд, учитывая еще и черные горящие местью свечи отца Маккромби, мерцающие в Часовне Предприятия Сатаны, попросту ничего не заметил.
Анджи, правда, никогда не посвящала отца Маккромби в устремления своей потаенной души, но каким-то образом он проник в них и знал об этом даже больше, чем она сама. Бедная Анджи! Ни один хороший мужчина или хорошая женщина никогда не пытались проникнуть в ее душу, так что выпало это гнусному краснолицему, краснобородому, пучеглазому, а порой и красноглазому скверному отцу Маккромби, она же не нашла ничего лучшего, как допустить его туда. Мир предал Анджи, как она предавала его. Система обратной связи.
Отец Маккромби зажег черные свечи с прицелом на Хелен. Он написал ее имя на бумажке, которую предварительно обмотал вокруг свечи и укрепил капелькой маккромбийской слюны. Это ли, или что-то другое навлекло на Хелен мерзкую полосу бессонниц, полубредовых снов и терзаний из-за поистине гнусных, кровожадных неотвязных мыслей. Они безостановочно кружили в ее мозгу. Среди них были беспокойные, тревожные, деловитые мысли – примерно, такие: вот если бы ей удалось найти Нелл, Клиффорд вернулся бы к ней. И были унылые, гнетущие, фаталистичные мысли: вот, скажем, что потеря Клиффорда была ей карой за потерю Нелл. («Потеря Клиффорда» как будто бы вновь стала значимым понятием.) И, наконец, были ужасные мысли, были кровожадная ярость и ненависть, сфокусированные на маленькой Барбаре – при одном только воспоминании о дочке ее соперницы (ее соперницы? Что это еще за формулировка?) у нее в горле поднимался ком желчи и злобы. А утром она просыпалась с кислым вкусом во рту. И все часы бодрствования хоровод сонных мыслей продолжал свое кружение. Если бы только Барбара умерла, Клиффорд вернулся бы к ней. Вот именно, вот именно! И в уме она планировала смерть девочки – пожар, дорожное происшествие, одичалые собаки… Ужасно! Она понимала, как это отвратительно, но не могла остановиться. (Поразительно, не правда ли? Эта общая
ИСЦЕЛЕНИЕ
Хелен поехала с детьми на воскресенье в «Яблоневый коттедж». У ее отца исчезла потребность по той или иной причине закрывать ей туда доступ. Теперь, когда ей дарились отцовская нежность и уважение (ну-у-у, постольку поскольку), она не могла понять, почему их отсутствие в прошлом так мало ее угнетало. К дому был пристроен флигель для гостей, яблоню в саду срубили, чтобы очистить под него место. И уже не было ветки, на которой некогда сидела зарянка и высвистывала свои милые утешения. Птичка предвидела вот это? Материальный комфорт? Материальный успех? (Сами видите, какой печальной она была!)
Что же, флигелек был комфортабельным, с центральным отоплением. У мальчиков имелся свой телевизор. (А когда-то Джон Лалли закрыл доступ в свой дом этому исчадию техники.) Кровати были новые, мягкие, но упругие, а подушки, подумала она, взбивая их опытной рукой, из гусиного пуха. Чего бы Эвелин, чье тело при жизни лежало во сне на продавленном матрасе, а голова – на комкастой подушке, не сделала ради подобной роскоши! С какой легкостью Марджери заставляла своего мужа раскошеливаться на прекрасные и удобные вещи, как она изменила его и скрутила. Хелен постоянно дивилась этому, но теперь без тени обиды или зависти. Маленький Джулиан, сын Марджери и ее единокровный брат, выглядел флегматичным и заурядным, как и положено ребенку не таких уж в конце-то концов незаурядных родителей. Ее мальчики рядом с ним казались особенно подвижными, ранимыми, чуткими и бойкими. Впрочем, они прекрасно играли вместе в крикет на лужайке, где у Эвелин когда-то были грядки. Марджери заказала новое дерновое покрытие.
– Папа выглядит прекрасно, – сказала Хелен Марджери. У нее болела голова. Они сидели в новой перестроенной кухне. Стены между чуланом и кладовой, между кладовой и старой кухней снесены. Теперь ничто неясное не скользит в полутьме бесшумными отблесками. Все стало блестящим, светлым и практичным.
– Я отвадила его от домашнего вина, – сказала Марджери. – Я убеждена, что тут была причина многих его прежних заскоков.
– Но как ты его отвадила?
– Вылила весь запас.
Бедняжка Эвелин! Лето за летом в интересах экономии и экологии из крапивы, из ягод шиповника, из просвирника – срывая, выдергивая, выкапывая, нарезая, протирая, разминая, кипятя, оставляя перебродить, сливая, процеживая, оттягивая, закупоривая – вылила весь запас! Хелен уколола ненависть к Марджери. Без всякого на то основания, но это было не в ее власти. Только голова разболелась сильнее. Она сжала виски в ладонях.
– Что с тобой? Тебе плохо, ведь так? Ты такая бледная, совсем белая. – Ее мачеха (мысленно она никогда Марджери так не называла) была добра, полна сочувствия. Хелен расплакалась.
– У меня в голове мысли, – сказала она потом, – каких там быть не должно.
У Марджери нашелся ответ на эту проблему. Они у нее всегда находились. Она порекомендовала некоего доктора Майлинга, к которому сама обращалась. Он психиатр, но принадлежит к святошколе.
– Какой-какой? – спросила Хелен.
– Неважно, как она называется, – сказала Марджери. – Если хочешь знать мое мнение, все нынешние целители – те же священнослужители, только под другим названием.
– Но я ведь не религиозна, – сказала Хелен. – То есть не очень.
Ей вспомнилось, что было время, когда она молилась Богу чисто инстинктивно, хотя, конечно, в детстве никогда в церковь не ходила. Тогда вселенная казалась благодетельной, и у нее просто была потребность, желание преклоняться и благодарить. Но что-то произошло давным-давно и положило этому конец. Но что же? Ах да, конечно, смерть Нелл. Ну вот, она сказала это. Во всяком случае, смирилась с этим. И нависавший над ней мрак вопреки всеобщим предсказаниям не рассеялся, а еще больше сгустился. Мрак навалился на нее почти физически, словно стремился раздавить ее в жидкое месиво, сделать частью себя.