СЕРДЦА ЛИМОННЫХ КАНАРЕЕК
Шрифт:
Как утверждали медики, данный психический процесс – «прислушивания» – и явился отправной точкой для распространения по планете доселе неизвестного науке экстерорецепцивного вируса и последующей катастрофы.
«– Семечки, да семечки,… а чего не семенки?»
Такова была первая фраза, которую он запомнил, еще не записывая. Запомнил он её, потому что она заходила ему в голову несколько раз и звучала, по его словам, «ритмично». Он уверял, что её можно было напевать на мотив «Валенки, да валенки». Вероятнее всего, утверждал он позже, автор этой фразы выполнял какую-то монотонную работу: что-то убирал, мел метлой или стругал рубанком. Работал и бубнил про себя. Тут надо сделать
Утром, еле отработав следующую вахту, допустив немыслимое даже для ночного эфира количество оговорок, наш диктор поехал на прием к психиатру. Откуда-то он знал, что шизофреники тоже слышат голоса, и это знание страшно его пугало. Он надеялся и молил Всевышнего, чтобы в его случае это оказалось какой-нибудь странной «белой горячкой» – приступом алкогольных галлюцинаций, хотя отдавал себе отчет, что на спасительный диагноз рассчитывать не стоит – пил он все-таки не очень сильно и до беспамятства еще ни разу не напивался. А последней его надеждой была химия – а именно, возможный галлюциногенный эффект от смешивания энергетических напитков, спиртного и таблеток от головной боли, вкупе с хроническим недосыпом.
Профессор, к которому он попал на прием, был готов разделить эту точку зрения, диагностировав к тому же гипервозбудимость на фоне переутомления. Впрочем, на всякий случай он предложил посетителю пройти полное неврологическое обследование и к своему удивлению немедленно получил согласие. Для верности он напомнил, что это мероприятие платное и отнюдь недешевое, но пациент в панике попросил немедля уложить его в стационар.
И все стало потихоньку проясняться.
Уже три часа спустя на свет появилась первая записанная диктором «чужая» мысль. Она его поразила. Своей бессмысленностью и внедренностью в некий совершенно непонятный ему контекст. Он растолкал соседа по палате, истерически потребовал найти ему ручку и успокоился только, когда все записал. Ручку он вернуть отказался, и сосед пожаловался на него дежурной сестре, заявив, что «не желает лежать рядом с психом». Звезде радиоэфира вкололи успокоительное и по настоятельной просьбе опять вызвали профессора. Тот был еще в клинике, пришел, и они переговорили прямо в палате, в результате чего профессор, повидавший на своем веку всякого, немного растерялся. С одной стороны симптомы были классическими, а с другой – его поражала открытость, любознательность и крайняя заинтересованность пациента в своем лечении.
– Делайте что хотите, доктор, – говорил диктор. – Я вам полностью доверяю. Очень уж не хочется сойти с ума. Готов докладывать обо всех своих наблюдениях, или готов заткнуться и молчать, что прикажете.
– Ну, зачем же молчать? Нет-нет. Докладывайте.
– Тогда, вот, сразу, – пациент сосредоточился на череде фактов, пытаясь прозреть связь между ними. – Вот вам моя версия. Э-э… Я когда работаю, когда работаю… я сижу в наушниках, так?
– Так, – согласился профессор.
– И иногда, иногда, те, с кем я говорю – идут с помехами. Звук. Связь некачественная, и даже крутые наушники не помогают. Бывает сип, шип, всякая грязь бывает. Я вытягиваю высокие частоты по максимуму, но иногда, иногда – ничего не расслышишь все равно. Вот. А бывает, – тут диктор на секунду замер всем телом и побледнел.
– Что? – спросил профессор.
– Нет. Показалось. Ничего. Да. А бывает, что я не слышу ничего в наушниках, потому что там – на той стороне, где позвонивший – там молчат, понимаете? Ну, например, стесняется человек. Или, скорее всего, ребенок прозвонил и испугался…. Вы понимаете?
– Да.
– И вот когда я пытался тут проанализировать… –
Больной подался вперед, дыхание его участилось, и он с вытаращенными глазами, с мольбой уставился на врача, всем видом заклиная того сказать «да».
– Конечно, конечно. Записывайте, – разрешил профессор.
– Пишу! «На хок-кей что ли пой-ти», вопросительный знак, – по слогам продиктовал себе больной и печатными буквами нанес эту надпись на поля спортивной газеты. – Мне, кстати, понадобится тогда нормальный блокнот. Чтобы я мог все систематизировать. Это ж я случайно сообразил, и вот газета попалась, – объяснил он.
– Конечно, блокнот я вам принесу. А вопросительный знак – вы услышали словами?
– В смысле? – пациент перевел безумный взгляд на свежие каракули и обратно на врача.
– Вы сейчас диктовали себе надпись из семи слов, а записали пять и поставили знак препинания. Тут нет расхождений? – уточнил профессор.
– Нет. Я слышал вопросительную интонацию, доктор. Я не этот. Звучало так: «На хоккей что ли пойти?» – Так звучало. Пять слов с вопросительной интонацией. Я лишнего записывать не буду.
– Ну и молодец. Любите хоккей?
– Я?
– Да.
– Не знаю. Нет. В детстве ходил куда-то с отцом. Но последние лет десять вообще не вспоминаю о нем.
– Об отце?
– О хоккее. Не хожу, не смотрю, не болею. Может, я пока продолжу, пока он молчит?
Профессор угодливо прекратил задавать вопросы, да-да, мол, прошу.
– Так, значит… – диктор трясущейся рукой пригладил сальные волосы, и опять попытался сосредоточиться на цепочке фактов. – Значит, звонки, да? Иногда я, значит, не слышу тех, кто говорит. Вы поняли. Ну, и я вынужден там… шутить, или говорить, что связь прервалась, и так далее. Вот и ТОГДА такой же момент был, в ТОТ день. Ночью. Часа четыре, или пять утра было …. И вот вижу я на мониторе, кто-то звонит, ну, а на музыке не успел проверить – есть контакт или нет, и включаю человека в эфир. А там тишина. Но я чувствую, что с той кто-то стороны есть. Дышит кто-то. Я говорю – давайте, или будем говорить, или я беру следующий звонок. Пауза тянется, и я хочу уже переключить, как вдруг мне вроде бы ответили. Вроде – «простите, простите, пожалуйста…». Я говорю – что? Повторите, мол, громче?! – А мне в ответ опять, типа, «нет, простите, не могу». И трубку положили. Ну, я веду себе эфир дальше, а голос этот вроде остался, понимаете? Один раз еще – «Прости, друг, не хотел», еще потом какие-то вздохи, охи пошли. Ну, я тогда все свалил на усталость. А потом слышу, этот чужой голос опять говорит – «Все – давай спать, что было, то было» – Я не уверен, что он именно так сказал, но типа того…. Глюк такой, понимаете? Я, в общем, опять не среагировал, прибавил немного себе вискаря, и потихоньку-помаленьку довел дело до смены. Пришли новости, я попрощался, а в такси вмазал еще немного. Пришел, бухнулся спать, и уже только вечером проснулся. И вот понимаю, что в полусне, ворочаясь – я тот голос опять слышу. Что именно не помню. Но что-то спокойное. А потом, кофейку выпил, стакан, другой и вдруг, бац! – «Семечки, да семечки» начались, и каждые десять минут, три часа … Я еле до эфира дотерпел. И во время эфира лезла какая-то ахинея. Но там я за своим текстом слежу, поэтому ничего не запомнил. А сегодня утром всё уже стало очень четко слышно. Вот я тут записал, предыдущую реплику. Она не первая сегодня, но она какая-то совсем ненормальная.
Он протянул доктору газету, на полях которой профессор прочитал следующее.
«Ты могла бы есть меня, Инга Леонидовна. Гляди-ка, сколько бу-бу-бу! – она просто может есть меня ложкой как вишневый мусс…. И больно не будет… ешь еще, ешь еще, еще ешь …»
– Никакой Инги Леонидовны, вы, надо полагать, не знаете? – спросил врач.
– Нет, разумеется!.. А вывод у меня, знаете, какой, профессор?
– Да, очень интересно. Какой?
– Я думаю, что перенапряг у себя какой-то там отдел мозга. Видать, в нем чего-то замкнуло, и он стал работать на одной частоте с тем, кто звонил. Как радиоприемник. Возможно такое?