Сердца Лукоморов
Шрифт:
– У меня дело к Лукомору, - как можно твёрже ответил я.
Малюта стоял на пути, возвышаясь как скала. Поняв, что его не миновать, я решил соврать.
– У меня к Лукомору грамота имеется.
– Не иначе, как Филькина грамота, - хохотнул Малюта.
– Почему Филькина?
– обиделся на его насмешки.
– Не Филькина вовсе. Что за Филькина грамота?
– Царь наш, Иван Грозный, очень много врагов имел, - удерживая меня на расстоянии, охотно вступил в пояснения Малюта.
– Бояр всяких там. Князей. И все они шибко грамотные были. Один такой
Так этот самый князь потом удрал за границу и оттуда царю письма писал, обвинял его в грехах всяких. Только предатель, он и есть предатель. Рано или поздно кара господняя его настигает. За границей его новые покровители зарубежные за что-то судили, да в кипящем масле сварили. Тьфу! Собаке и смерть собачья...
– А при чём тут Филька?
– делая попытку пройти мимо увлёкшегося воспоминаниями Малюты, спросил я.
– А при том, - отодвигая меня на место, отозвался Малюта.
– Был такой митрополит Московский, Филиппом его звали. Ему все новшества Ивана Грозного не нравились. И он писал многие грамоты в народ, и самому царю. А в грамотах этих укорял царя за то, что тот опричнину ввёл, требовал, чтобы опричников распустили. Ну и другие всякие глупости.
Иван Грозный смеялся над этими посланиями. И Филиппа иначе, как Филькой, не называл. Все грамоты его обзывал презрительно "филькиными грамотами". Вот так и стали ложные бумаги, да такие, в которых ерунда всякая написана, называть - филькиной грамотой. И ещё всё, что митрополит Филипп высказывал, Иван Грозный называл "филиппикой", и это слово потом стало обозначать пустословие...
– А вот это ты врёшь!
– вмешался Буян.
– Насчёт "филькиной грамоты" ты всё верно сказал, а вот "Филиппиками" называл свои речи против Антония философ Цицерон. И даже не он это придумал, и не скрывал. Он просто приравнивал свои речи к речам Демосфена против Филиппа Македонского. Вот так-то, умник...
– Ты не лезь в разговор, когда тебя не спрашивают!
– рассердился Малюта.
– Не то как дам сейчас!
Я воспользовался тем, что рассердившийся Скуратов отвлёкся на Буяна, и проскользнул к Лукомору, который повернул ко мне голову.
Но меня перехватил Малюта, прокричав Лукомору, что к нему рвётся какой-то наглец, предложив отрубить мне голову, или всыпать плетей.
Лукомор задержал его властным движением руки, и что-то тихо сказал, глядя на меня мёртвым остановившимся взглядом.
Малюта, недовольно ворча, как дворовая собака, у которой отобрали кость, отступил обратно за спину Лукомора, но не спускал с меня злого взгляда маленьких глазок, держа ладонь на рукояти висевшей у него на боку кривой татарской сабли.
Чем ближе я подходил к Лукомору, тем тише становилось за столами. Все, мимо кого я проходил, замолкали и поворачивали головы вслед за мной. Я подошел остановился напротив старика.
Он смотрел на меня всё так же пристально, безо всякого выражения в застывших,
Тёмные, с огромными зрачками, широко распахнутые, они втягивали в себя не только мой взгляд, но казалось, и меня самого.
Я непроизвольно сделал ещё один шаг вперёд, вплотную подойдя к старику. Малюта не выдержал, вышел из-за спины Лукомора, встал рядом, остановил меня, положив на плечо тяжелую ладонь и слегка оттолкнув назад.
– Стой, где стоишь!
– грозно сдвинув редкие брови и сжимая на моём плече железные пальцы, приказал он мне в ухо жарким шёпотом, для убедительности чувствительно ткнув меня увесистым кулаком в бок.
– Ну, что скажешь?
– усмехнулся, раздвинув тонкие губы, но оставив колкие льдинки в глазах, спросил Лукомор.
Я молчал, пытаясь побороть внезапную немоту, и старался отвести свои глаза от колдовского, затягивающего как омут, взгляда Лукомора.
– Да говори же ты!
– шлёпнула меня по затылку задней лапой так и сидевшая у меня на плече Лягушка, про которую я как-то позабыл.
Шлепок пришелся очень кстати, молчание моё затягивалось.
Малюта всё крепче сжимал пальцы на моем плече, а Лукомор всё больше сдвигал брови над бездонными темными глазами.
Я ещё раз посмотрел в них, не в силах преодолеть себя, и только сейчас увидел, что Лукомор - СЛЕП!
Все слова, которые только что вернулись ко мне, застряли на языке. Кажется, им грозила участь так и не быть сказанными.
– Так и будешь стоять немым перед слепым?
– поморщился недовольный моим затянувшимся молчанием Лукомор.
– Говори же! Если есть что сказать.
– Говори же!
– подхватив его слова сердитым эхом, тряхнул меня Малюта и так стиснул железные пальцы, что острая боль привела меня в чувство.
– Ты на мужа моего не серчай, - поспешно квакнула с моего плеча Лягушка.
– Он квакой-то стеснительный. Но ты не думай, он помолчит-помолчит, а потом квак скважет что-нибудь квалифицированное!
– Вот и мы ждем, когда он нам что-то такое скажет, - холодно улыбнулся Лукомор.
– Да судя по тому, как он резво говорит, вряд ли мы этого дождёмся. Он у тебя всегда такой разговорчивый?
– Он скважет!
– всерьёз забеспокоилась Лягушка.
– Он всё скважет. Он уже говорит.
– Да?
– приподнял кусты седых бровей Лукомор.
– Так что же мы тогда ничего не слышим? Или это у меня одного уши заложило?
– Он твак чудно говорит!
– подпрыгнула Лягушка.
– Он твак торопится, что слова сразу же проглатывает.
– Тогда понятно, почему он молчит, - насмешливо кивнул старик. Только как же мы услышим эти слова, если он их заглатывает?
– Давай я его вскрою!
– гоготнул Скуратов, потянув из ножен саблю. Посмотрим, что он там глотает.
– Ты, Гришка, говори, когда тебе слово дадут, - резко остановил его Лукомор, стукнув посохом.
– Просьба у меня к тебе есть, Лукомор, - поспешно выпалил я, наклонив почтительно голову.