Сердца. Сказ 3
Шрифт:
– Спрошу на кухне, – обращаюсь к Богу Смерти и поднимаюсь с места подле, а на злобное лицо Яна, которое подначивает: «не стоило этого делать и даже пытаться», бросаю: – Вполне возможно, не всё извели на шубат.
– Думаешь? – бессовестно хмыкает Ян.
– Уверяю, – шмыгаю следом и покидаю раскалённый кабинет.
Не без ругани на тучных тёток отвоёвываю стеклянную тару и литр белого с комьями.
Бог Смерти с самым живым лицом вкушает данный напиток, а Бог Удовольствий с самым прискорбным видом взирает на нас поочерёдно.
Мы разговариваем об обыкновенном; а вскоре касаемся и рабочих моментов. Удивительно, но гость наш оказывается интересным собеседником и приятелем.
– Теперь монастырские дела вы ведёте вместе, не так ли?
Ян нехотя роняет правду:
– Похоже на то.
– Однако, – великодушно улыбается Бог Смерти, – не все секреты между вами обнажены, верно? В партнёрстве это плохо сказывается.
– Личные и рабочие моменты должны быть разграничены, – препирается Хозяин Монастыря, а я с интересом и пылом присаживаюсь на соседствующий стул, дабы понаблюдать за борющимися со стороны.
Беседа их была в действительности похожа на борьбу: вот только Хозяин Монастыря в силу своего характера и нрава – скалился и кусался, а Бог Смерти – выжидал и остро колол.
– И там, и там полно скелетов, – веселится последний упомянутый.
Я обращаюсь к Яну с самым спокойным лицом и взглядом прошу ответов.
– Ты что-то скрываешь от меня, дорогой друг? – смеюсь я.
– Это не заслуживает твоего внимания, Луна, – по-змеиному спокойно шепчет Хозяин Монастыря.
– Я припоминаю лишь то, что заслуживает, – нещадно доносит гость. – Иные грехи можно и не ворошить, но этот… в нём следует раскаяться. Тем более перед лицом новой богини, пополнившей ряды пантеона и пришедшей на смену старому небожителю; одари богиню исповедью, пускай же она прознает вкус обнажаемой тайны.
– Бог Смерти, не обижайся, – подначивает Ян, – но ты и так с каждым своим визитом являешь и сулишь прискорбные мысли. Ты есть одна сплошная прискорбная мысль. Навязчивая. Удручающая.
Лошадь, оставленная подле Монастырских стен, выдаёт редеющий, но громогласный гогот. Бог Смерти поднимается и, отдаляясь к дверям, благодарит за приём.
– Был рад повидаться, до новых встреч.
– Я провожу нашего гостя, не беспокойся, – обращаюсь к Яну и, едва улыбнувшись, покидаю кабинет. Предупреждаю: – Кажется, нас ждёт увлекательная беседа.
Иду вровень с Богом Смерти; благо, он не желает недолгий путь вдоль монастырских стен скоротать глупыми или пустыми разговорами. Охрана отступает и двери распахиваются. Свет от ласкающего закатного солнца прилипает к ногам и рукам, тепло раскатывается по груди и лицу.
– Вы рады солнцу, Луна, – говорит Бог Смерти. – И оно радо вам. Вы определенно любимица этой звезды.
– Так и есть.
Едва проходим, как я замираю подле лошади и
– Что это значит?
– Здоровается.
Здороваюсь в ответ. И спрашиваю:
– А как его зовут? Или её…?
– У Этого нет имени, – спокойно отвечает Бог Смерти.
– Тогда я назову Это, – восклицаю наперерез, – Розой.
И припаиваюсь второй рукой к гладкой шерсти, и, заглядывая в прелестные глаза, ласкаю нового друга.
– Ваше право, Богиня, – отвечает Бог Смерти.
И я – вот чёрт! – не понимаю истинности слов: укол, забава, факт?
– Но почему Роза…?
– Вас взяло любопытство? Не порок ли то?
– Играетесь.
– Всегда. А вообще, – объявляю я, – в моём понимании роза есть предельно страстный цветок. Сколько легенд и сказаний, сколько мифов и историй (супруг наградил меня ими) связано с этим цветком. Вижу в нём истинные страсть и красоту. Движение, прыть и статность.
– Вы находите спутника смерти страстным?
– Более чем. Поступки их – таковы. Да и мотивы.
– Но мы едва знакомы, чтобы вы могли судить о мотивах, – обыкновенно улыбается человек. – Едва знакомы.
– А мне кажется – всю жизнь. Разве мы не шли бок о бок? Разве не помогали друг другу?
– Возможно.
Говорю:
– Я благодарна вам за сегодняшний визит.
И по глупой привычке подаю руку для поцелуя, но Бог Смерти, не растерявшись, по-дружески жмёт её обеими руками; и только. Затем приглаживает по иссиня-чёрной гриве Розу и признаётся, что имя ему по нраву.
В окно выглядывает Ян – зовёт в Монастырь:
– Луна, свет мой, вернись! Работа не ждёт.
И, прикуривая, исчезает.
Я проглатываю ужасное, колючее, намеренно отравляющее обращение и, бегло глянув в сторону распахнутого окна, прижимаюсь головой к голове лошади. Та спокойно принимает новый жест: ворошит копытами землю, раздувает ноздри, фыркает.
Лицо у Бога Смерти не меняется – меняются планы. Он, заприметив мою тоску и уклончивость в ответе Яну, вопрошает, не желаю ли я обучиться езде. Впопыхах признаюсь, что впервой вижу лошадь так близко и вряд ли удержусь на ней.
– Нестрашно! – восклицает человек и, подав руку, помогает взобраться.
Я приземляюсь в седло и, хохоча (а в этот момент забывается всё), притягиваю поводья. Бог Смерти поправляет меня: опускает ноги и тянет носок ввысь, вторит о правильности и удобстве и, подзывая Розу рукой, ведёт вдоль мощённой дорожки. Я одариваю их обоих комплиментами и признаниями. Мой новый компаньон отмечает способность к верховой езде.
– В вас это есть, – заверяет он и свободно пускает лошадь.
Роза притоптывает и разворачивается, красуется перед хозяином, едва не гарцуя, и забавляет меня. Ян, притаившись за шторой, наблюдает.