Сердце бога
Шрифт:
Но Королев со товарищи занимался не только отдаленными полуфантастическими вещами. В их «ящике» вершили и другие дела – для каждого из которых существовали сроки, финансирование, ответственные, исполнители. Под каждый проект или изделие выпускалось постановление ГКО (государственного комитета обороны) и/или Совета министров СССР и ЦК КПСС, и за ошибки, просчеты, неудачи или срыв сроков с исполнителей снимали такую стружку или вставляли таких арбузов, что мама не горюй. Гораздо позже, во времена, когда Советский Союз кончился, Владик, читая мемуары или документы, понимал, что в те годы, пролегшие между полетом первого спутника и первого космонавта, то есть с пятьдесят седьмого по шестьдесят первый, Королев, похоже, ни в чем не знал отказа. Хрущев, кажется, тогда с ума сходил от ракет. И давал своему
А ведь Королев в области ракет работал не один: в Днепропетровске творило КБ и завод под руководством академика Янгеля. И в подмосковном Реутове, в «почтовом ящике» под руководством Челомея, тоже делали боевые ракеты…
Что было бы, думал Иноземцев много позже, если бы Хрущев в конце пятидесятых не сходил с ума по ракетам? Если бы страна свои деньги, силы и финансы направила на более житейские дела: на мясо и молоко, кофточки и автомашины? И согласилась бы с приоритетом США? И в космос первым полетел бы не советский человек, а американец? Может, без космических побед, но в большем достатке русский народ оказался бы счастливее? Однако история, как известно, не знает сослагательного наклонения, а подобный вариант развития Иноземцеву, несмотря ни на что, совсем не нравился. Деньги, направленные на сельское хозяйство и легкую промышленность, при советском строе все равно ушли бы в песок. А мы все и наши потомки лишились бы своей едва ли не главной национальной гордости – полета в космос, который совершили первыми. В конце концов, есть в мире такие люди и такие нации, вроде русских: пусть мы жили впроголодь и в туалет на улицу бегали, а смотрели на звезды и тянулись к ним – и все человечество за собой в итоге тянули.
В конце пятьдесят девятого Владислав на эти темы не размышлял. Да и если б вдруг задумался, они б ему антисоветскими показались – как многие разговоры, что вел его старший товарищ Флоринский. Иноземцев был тогда одной из маленьких шестеренок, которые в составе огромнейшего и сложнейшего механизма занимались тем, что до них не делал в целом мире никто: создавали изделие, которое унесло бы в космос советского человека. И ради этого Владик готов был пропадать на работе в Подлипках – в своем ОКБ-1 и соседнем НИИ-88 – сутками. Если честно, Дело ему было интересно гораздо больше, чем даже беременная жена и будущий ребенок.
В те времена не существовало долгих новогодних каникул. Тридцать первого декабря обычно работали – правда, перед уходом со службы зачастую наскоро накрывали столы и выпивали по паре рюмок. Первого января отдыхали, и даже Королев на предприятии не появлялся, только звонил дежурному, как дела. Зато второго страна снова вставала на трудовую вахту. Правда, в шестидесятом году второй день в году выпадал на субботу – то есть на короткий рабочий день, а третье и вовсе было воскресеньем. В иные времена (в те же семидесятые, что греха таить) многие второго взяли бы отгул. Однако подобное трудно было представить в шестидесятые, тем более в королевском «ящике». Иноземцев, к примеру, планировал погулять в новогоднюю ночь, а потом поспать, но часам к десяти первого числа совершить набег к БЭСМ-2, где ему как раз выделили время.
Утром тридцать первого его
– Меня ЭсПэ вызывал, – начал без предисловий начальник. «ЭсПэ» все в ОКБ за глаза по имени-отчеству называли Королева. Тогда вообще была эпоха сокращений: Феофанов звался «КаПэ», Раушенбах – «БэВэ», а Черток – «Бэ-Е», и все понимали, о ком идет речь. Иноземцев в ту пору до подобного уважительного сокращения еще не дослужился, пребывал для коллег и руководства просто Владиславом. Между тем начальник продолжил: – Главный попросил передать вот это. Лично тебе.
И достал из ящика стола пузатую бутылку шампанского. Этикетка оказалась непривычной, желтого цвета, и буквы на ней были иностранными. Иноземцев никогда подобных «снарядов» не видывал.
– Спасибо, конечно… – пробормотал он. – Но чем я заслужил?
– А вот этого ЭсПэ мне не поведал. Спроси у него сам.
В тот миг Владик понял, что Феофанов просто его ревнует – к странным контактам, которые за спиной начальника он, один из молодых сотрудников – в отделе без году неделя! – имеет с самим Главным конструктором.
– Давайте вместе разопьем, – неуверенно предложил молодой человек. – Сегодня, в отделе?
– Не люблю шипучки, – отрезал Константин Петрович и углубился в расчеты.
Что оставалось делать Иноземцеву? Только пробормотать «спасибо», взять «шампань» со стола и тихо исчезнуть.
– С бутылкой по отделу не расхаживай, – бросил на прощание КаПэ. – В газетку заверни.
«Мог бы и не указывать, сам знаю», – проворчал про себя Владик. Он засунул бутылку за пояс и прикрыл сверху фуфайкой. Получалась на вид легкая беременность, как у Галки пару месяцев назад.
У себя он незаметно спрятал подарок в стол – однако история французского шампанского, вдруг пожалованного ему с самого высокого верха, не давала покоя. Он решил выйти из отдела, поискать Флоринского.
Юрий Васильевич снова вернулся с полигона в Тюратаме в Подлипки и опять едва ли не половину рабочего времени проводил в импровизированной курилке на лестнице: бродил, думал, мычал, потирал руки и всюду разбрасывал пепел. К Владику он снова потеплел, и они частенько обсуждали игру московских «Спартака» и «Торпедо» (уже без посаженного Стрельцова), шансы советской футбольной сборной на предстоящем первом чемпионате Европы, а также – наших хоккеистов на Олимпиаде в Скво-Вэлли. Флоринский, соратник ЭсПэ еще со времен планеров в Коктебеле, знал о подводных течениях в ОКБ многое и был накоротке с большинством заместителей Главного и начальниками отделов. Слава богу, Юрий Васильевич как раз бродил по площадке со своим «Беломором». Владик заговорщицки взял его за плечо и поведал историю о нежданном награждении «бутыльментом». Флоринский показался заинтригованным, хмыкнул: «Растете, юноша!» – и пообещал узнать, откуда вдруг взялся сей ценный подарок.
Примерно через час, когда Владик ломал голову над последними результатами расчетов будущей траектории изделия «Восток», Марина, сидевшая в отделе на местном телефоне, позвала его к трубке.
– Вас вызывает Таймыр! – Веселый голос Флоринского процитировал название популярной песни Галича (тогда еще совсем не барда и не диссидента, а успешного драматурга). – Явитесь к месту сбора с теплыми вещами!
«Место сбора, с теплыми вещами» означало – лестница-курилка. Владик поспешил туда – Юрий Васильевич как раз раскуривал свою тридцатую за день папиросу.
– А теперь расскажите мне, юноша, – без предисловий начал Флоринский, – какое отношение вы имеете к фотографированию обратной стороны Луны?
Молодой человек покраснел – он никому (за исключением юной супруги) не рассказывал удивительную историю, как летал вместе с самим Королевым в Крым, на станцию дальней космической связи. В его скромности сыграли роль два фактора: нежелание себя выпячивать и привычка, чуть не с молоком матери приобретенная, «не выдавать лишнюю информацию».
– Какое я имел отношение? – попытался и дальше валять ваньку Иноземцев. – Да такое, как все сотрудники нашего «ящика». Поддерживал ударным трудом…