Сердце Черного Льда [С иллюстрациями]
Шрифт:
Ему наконец-то удается хоть немного совладать с собой и перевернуться кое-как на спину. Она тут же оказывается сверху на нем, плотно прилегая всем своим небольшим телом. Миха все еще не видит ее лица, спрятанного у него между ключиц. Только ее черные волосы, распущенные по плечам. Они подстрижены коротко, на уровне верхнего позвонка.
Так стригутся незамужние девушки тангу. Сын Атмоса с удивлением признает в хозяйке своего сна дикарку. Ну да, поэтому и небольшой рост и
Как следует удивиться он не успевает. Рука девушки пробирается между их телами. Ловко сжимает Миху пониже пояса, там, где раньше ласково пробудила его ладошками. И раскрыв бедра пошире, впускает сына Атмоса в себя.
«Это был не сон», — первое, что он думает, открывая глаза.
Не было в его снах ничего похожего на чувство, которое он испытал в конце. Когда бедра тангу сжались изо всех сил, выжимая его полностью, до капли.
В то мгновение ему показалось, что сердце сейчас вырвется из груди. Тепло вытянувшейся на нем девушки затопило его целиком, прогоняя последние остатки сковывавшего Миху холода. Он даже смог поднять руки и обнять ее, прежде чем провалился в темноту без сновидений.
Последнее, что запомнилось, — как их сердца бились рядом — удар в удар.
«Где она? — думает Миха. Дикарки больше нет с ним, он лежит один под целым ворохом шкур. — Где я?»
До Михи доносится резкий запах чинги — травы, которую местные курят, предварительно высушив и измельчив. Еще, говорят, чингу варят, но в таком виде она делает человека сонным, глупым и недобрым. Миха слышал от друзей, что варить и пить чингу придумали каторжане. Так они коротают долгие ночи и дни в Кагалыме.
Вслед за запахом до Михи доносится знакомый сухой кашель. Вроде очень тихого лая. Повернув голову на кашель, он уже знает, кого увидит.
Плоское лицо с торчащими кустистыми бровями, крючковатым носом и большими кругами вокруг глаз. Еще расшитая шапка с загнутыми вверх углами, точно совиные «ушки». Человек-сова.
Ойон-атын, как уважительно зовут его местные. Дед Ойон, Старая Сова, так дразнят его мальчишки из Хлада. Он не обижается.
Старый тангу никогда не обижается и не злится, сколько помнит его Миха Атмос.
Даже когда пьяный стрелец из лагерной охраны сбил с него «совиную» шапку и наступил на нее грязным сапогом, он не обиделся. Покачал только лысой головой, кряхтя, наклонился и поднял шапку с земли.
Миха, которому было тогда одиннадцать, подошел и стал рядом.
— Ты, наверное, очень добрый, Дед Сова, — сказал он.
— Почему? — удивился тангу. — Почему я добрый, сын Атмоса?
— Ну, ты ничего плохого не
Дед Ойон засмеялся. Смех у него был тоже как лай, его сложно было отличить от кашля.
— Зачем плохое говорить? — спросил он, отсмеявшись. — Тот человек сам себе сделал плохое. Сегодня он наступил, завтра на него наступят.
Он посмотрел на Миху птичьим глазом, и мальчику стало не по себе.
— Старый Ойон не добрый, сын Атмоса, — сказал тангу. — Но старый Ойон и не злой. Старый Ойон — как старая ель. Не будешь трогать ее без нужды, не уколешься.
Слова тангу врезались Михе в память. Наверное, из-за окончания истории с тем самым стрельцом.
Неделю спустя на тракте случилось происшествие. Свидетели клялись, что древняя могучая ель без всякой причины выворотилась из земли и обрушилась на лагерный конвой. Будто шагнула вперед и упала.
Придавив одного-единственного человека. Незадачливого стрельца, обидчика деда Ойона.
Дед Ойон боком, по-совиному смотрит на Миху. В зубах у него длиннющий чубук трубки. Трубку он держит правой рукой, левой помешивает лопаткой в котелке над огнем.
Дым из трубки и от костра, белый пар из котелка тянутся вверх, к круглому отверстию в крыше улэйа.
— Хатэ уходила, ты уже спал, — говорит дед Ойон. — Я приходил, ты еще спал. Долгий сон у тебя был, Миха.
— Кто такая Хатэ? — из всех вопросов сейчас этот интересует Миху больше всего.
— Дочь Майатэ, охотница. Это она нашла тебя. И она согрела тебя, как полагается женщине тангу.
Щеки Михи загораются огнем.
— Так уж полагается, — бурчит он. — Надо было так меня согревать.
— Надо было, — кивает дед Ойон. — Когда Хатэ нашла тебя, ты лежал в снегу. Ты был совсем плохой, совсем замерз. Едва дышал. Если бы не она, ты бы уже умер, Миха.
— А что я делал в снегу?
Он правда не помнит. Буран, волки, Котловина… Дальше провал. Как под лед, в темную стылую воду. В холод.
— Я же говорю, лежал. — Дед Ойон прячет совиное лицо в дым трубки.
Ясно, что большего от хитрого тангу не добиться. Когда захочет, скажет сам.
Дед Ойон снимает котелок с огня, достает чашку-долбленку. Осторожно наливает в нее густое варево.
— Вот тебе. Выпей.
Миха откапывается из шкур и протягивает руку за чашкой.
— Что это? — Отвар пахнет незнакомо и резко. — Это от простуды?
— Это от «дурного следа». Пей.
«Дурным следом» местные зовут сглаз и порчу. Они верят, что злой колдун может вынуть след из земли, и тогда с его владельцем случится нехорошее.
— А разве от «дурного следа» отвары помогают? А кто на меня его навел, дед Ойон?