Сердце Черного Льда [С иллюстрациями]
Шрифт:
— Ты оглох, что ли, малый?
— Чего?
— Я говорю, «Молотобоец» сейчас биться будет. Сечешь?
— Секу. А с кем?
— Барон Рягов из Распола. Чего его в Паром понесло? Сидел бы в тепле, пиво хлебал. Хорошее в Располе пиво, малый.
«Пиво хорошее, а Рыцари так себе», — подумает Миха десять минут спустя. Тягачи поволокут к воротам баронского паровоина, отведавшего кулаков «Молотобойца». Надстройка, с которой огрызалась по машине Дана пара пушек, смята и вбита в плечи. Завершающий удар опрокинет паровой доспех навзничь,
— Славно они ему вломили, — скажет щекастый господин. — Что за «Молотобоец»? Не знаю таких.
Тинкин откроет было рот, вздохнет и промолчит. Он должен быть внизу, на плече обходящего Котел паровоина, а не среди пьяных лавочников и их дебелых жен.
Миха потреплет Тинкина по плечу. Еще повоюешь.
Пройдет каких-то пара месяцев, и они будут с тоской вспоминать тот первый весенний день. Когда можно было сидеть, беззлобно переругиваясь с болельщиками виконта Грижева, лущить жареные каштаны и глазеть на игру, где ставкой была отлитая из золота безделушка, а не их собственные жизни.
Да что там месяцы, всего через пару дней Миха обернется и увидит: на том берегу поднимается дым над сожженным Паромом. Заноет укушенное запястье, и он вновь почувствует, как волчьи лапы ступают по его следам. Сыну Атмоса покажется, что на левом берегу Сплавицы горит его прошлая беззаботная жизнь.
После третьего поединка, в котором маркиз Карски огромным зазубренным мечом разделал соперника, как голодный траппер заячью тушку, объявили перерыв. Тинкин решил, что хочет пройтись, размять кости. Его ищущий взгляд говорил — разминаться надлежит с кружкой нагретого пива в руках.
Миха собрался сбегать проведать Дана и остальных. У самых ворот его поймал за локоть пузатый городовой в шинели с меховым воротником. Поигрывая свистком на серебряной цепочке, он объяснил, что беспокоить участников во время Турнира запрещено. «Во избежание», — добавил он многозначительно.
— Разное бывает, — Тинкин приволок с собой целых три берестяных кружки и теперь отпивал из каждой по очереди. — Кто с золотишком суется, кто с угрозами. Это снаружи кажется, все чинно, благородно, по завету Озерного Короля. Внутри в Котле бурлит почище, чем в ведьмачьем горшке. Титул Покровителя — раз. Ставки на бои — два. Родовые всяческие распри, фамильные неурядицы — три. Хуже всего в Располе лютуют. Земля богатая, Хамон близко, каждый второй шпионит для Наместника. Моя бы воля, ни за что бы туда не совался. Да и вообще, если хочешь знать, ерунда эти Турниры и блажь редкая.
Пиво явно примирило Тинкина с тем, что он сидит на зрительской скамье, а не в «гнезде» сквайра.
— Если Турниры блажь, — рассуждал Миха, — то зачем вы в них участвуете?
— Зачем, зачем. Известно, зачем.
Даже если бы Тинкин не спрятался за кружкой, Миха бы все равно почуял неискренность. Получилось как с Гарро. Голос сквайра зазвучал иначе.Была, ох была у экипажа «Молотобойца» причина рисковать
Выспрашивать Миха не стал. Понимал, не откроется ему Тинкин. Да и герольды уже вовсю трубили начало второго тура поединков.
Второй тур вышел скучноватым, если не считать боя между Рыцарем с лесной чащей на гербе и гостем из Серединных Земель на ходком паровоине, прозывавшемся «Кочевник». Точнее, бой, в котором Лесник одержал победу, был так себе, а вот драка после него вспыхнула нешуточная. Одна из нижних западных трибун, радеющая в полном составе за Лесника, набросилась на соседей, одетых в цвета Кочевника. В воздухе замелькали кулаки и палки. Городовые со свистом побежали по рядам, от души охаживая драчунов колотушками. Тинкин веселился, хлопал себя по коленям и громогласно подначивал бойцов.
Драку разняли. Объявили перерыв. Сосед в заячьей шапке угостил их жареными каштанами.
— Турнир без драки, я считаю, не Турнир, — говорил он. Супруга смотрела на него без особого одобрения. — Вот в прошлом году, когда Медведь графу из Рубиновой Оправы башку железную своротил, сплавщики такое южанам учинили, ух! Столько голов раскудрявили! Народ у нас удалой!
— То-то ты под лавкой всю драку просидел, — ввернула супруга. — Удалец.
— А ты молчи. Много понимаешь, тоже.
Справа на пустующие места подсели два не по-здешнему одетых господина. Тот, что постарше, был одет в полушубок и цилиндр. В левом глазу поблескивал монокль, круглое лицо обрамляли бакенбарды. Его собеседник был одет в серебристую доху, голову покрывал берет с меховой оторочкой.
— Мой паром отплывает завтра, — говорил молодой. — И поверьте, мой друг, ноги моей больше не будет в этом безотрадном краю. Не понимаю, как я дал уговорить себя на эту авантюру.
— Полноте, Шев, — отвечал старший. — Ужель вы до такой степени разочарованы вашим пребыванием?
— Ни единой бы секунды не задержался здесь, если бы не вы, Арин, и ваша дражайшая супруга. К саллахам обещанный репортаж. И сударя Гинтара, моего велеречивого редактора, туда же. «Отправляйтесь, Шев. Красоты Севера станут для вас неиссякаемым источником вдохновения». Послушать его только! «Красоты Севера». Тьфу! Бурелом, сугробы и подводы с каторжниками. Небось, подсмеивается надо мной, попивая глинтвейн у камина. Каналья!
— Но зрелище, которому нам выпало стать свидетелями, вы же не будете отрицать его величия?
— Арин, помилосердствуйте, — молодой достал обширный шелковый платок с вензелем и погрузил в него покрасневший нос. — Для меня тема Турниров исчерпалась, еще когда я и помыслить не мог о Золотом Пере. Да, признаю, в былые времена единоборства железных гигантов туманили мой незрелый ум, будоражили фантазию. Я мог часами слагать оды шагающей огненосной стали, этому венцу разрушительного гения. Но сегодня я бы с куда большей охотой воспел, не знаю, рыбаков и бродников. Вы читали мои хамонские репортажи? «Стеклянный мост»? «Якорь и лилия»?