Сердце грустного шута
Шрифт:
Лиза закрыла глаза и с большим трудом заставила себя успокоиться. Голос и музыка, она поняла, слышались через дверь за вышитым ковриком. Это потрясло ее необыкновенно, но она не боялась привидений. Больше тревожило ее состояние нервов, а не привидения, которыми, по слухам, была заполнена старая дача. Она о них знала, но никогда не видела. Медленно вышла из столовой в тетину спальню, сняла с гвоздиков коврик. Схватила задвижку и попыталась ее приподнять, затвор не поддавался.
– Кто там? – кричала она и колотила в дверь. – Кто там?
Потом замерла и подумала:
«Я
– Это мы, дорогая! – услышала Лиза знакомый голос. Она вышла из спальни и на пороге столовой обнаружила сестер Пунц, женщин без возраста, которых в поселке держали за местных сумасшедших. Но не буйных, а вполне дружелюбных и забавных. Роза Эмильевна в маленькой шляпке с птичкой на взлохмаченных седых волосах, собранных сзади в круглый пучок, с яркими румянами, проваливающимися в морщины, голубыми тенями с блестками над ресницами, превратившимися в столбики от обилия туши, и алой помадой, высокая и жизнерадостная, в украшениях и цветастом платье с пышной юбкой, прилетевшей из пятидесятых, более всего напоминала постаревшую работницу цирка. Она держала в руках кастрюлю, завернутую в полотенце, и глядела на Лизу с беспокойством:
– Ты оставила ворота открытыми, вот мы и вошли, – пояснила одна.
– Ты хорошо себя чувствуешь, Лиза? – спросила другая.
– Ты очень бледная! – заметила первая.
– Да, да, извините! А вы, случайно, не знаете, что там за дверь в тетиной спальне?
Софья Эмильевна, та, что пониже и попастельней – простое каре, отсутствие помады и цветастого платья, что компенсировал большой бант на ободке и белые, в кружевных цветах, кругом зашитые колготки на ногах, засунутых в стоптанные туфли, – повторила Лизину концепцию:
– Ничего особенного. Разве Верочка тебе не рассказывала? Там была старая часть дома, которая сгорела около века назад, а дверной проем, который остался после пожара, заделали. Заложили бревнами снаружи. Вот и все.
– Наша мама была совсем девочкой, когда случился пожар, – сказала Роза.
– Пожар был ужасный, – мрачно уточнила Соня.
– Врач с маленькой дочкой погибли в страшном огне, – добавила Роза.
– И эта часть дома не была построена снова, – закончила Соня.
– Да-да-да! А разве Верочка не рассказывала?! – сказали они хором.
Обе трясли головами и делали круглые страшные глаза.
Лиза почувствовала жар в крови:
– Значит, все-таки была девочка?! – подумала она вслух, вспоминая музыку и детский голос.
– Девочку звали Туся, – сообщила, качнувшись, птичка на шляпке.
– Доктора – Виктор Павлович Михайлов, – дополнил бант.
– Туся была подружкой нашей мамы, – подхватив поудобней кастрюлю, продолжила Роза.
– Доктор умер в огне, пытаясь спасти дочурку. Ужасная трагедия. – Соня опустила ресницы.
Лиза ощутила выброс адреналина, на лбу снова выступил холодный пот.
– Ты очень бледна! – снова констатировала Соня.
Лиза чувствовала себя ужасно глупой, потому что пыталась открыть дверь, которую, видимо,
– Мне так приятно вас видеть!
– Мы принесли жаркое, – сказала Роза, передавая Лизе увесистую кастрюлю. – Мы подумали, что ты первый вечер здесь и тебе не захочется готовить сегодня.
– Какие вы милые! Хотите, я сделаю кофе? Или чай! Я привезла баночку чудного английского чая.
Они прошли на кухню. Лиза старалась идти прямо и спокойно.
– Но мы совсем не хотим тебя беспокоить! – слабо запротестовала за двоих Софья Эмильевна.
– Никакого беспокойства! – ответила решительно Лиза, включая электрический чайник, привезенный из города. – Я так рада вас видеть!
Она включила моторчик, подающий воду в дом, подождала немного, пока она стечет и из ржавой превратится в прозрачную. Взглянула на кастрюлю: вместительная, жаркого может хватить на неделю. Однообразность еды не беспокоила ее, было все равно, что есть.
Ожидая, пока вскипит чайник, они говорили о бытовых проблемах, газе, отоплении, воде, починке ворот; за всей этой болтовней Лиза старательно пыталась скрыть свое состояние. И все это время присутствовала в голове, как эхо, далекая музыка и голосок девочки, как фрагмент сна:
– Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин, все прошло, все…
– В этом году хотела пойти учительницей в местную школу и почти договорилась, так что с сентября, возможно, начну новую работу. – Лиза отпила глоточек чая и попробовала его спокойно проглотить, пытаясь успокоить нервы.
Однако ее трясло, и Роза бросила многозначительный взгляд на Соню:
– Мы пойдем, родная, а ты отдыхай и ничего не бойся, – сказала Соня, погладив руку молодой женщины.
Оставшись одна, Лиза тщательно занавесила все окна. Она была уверена: что-то должно произойти, ей дадут знак, что-то откроют. Внутренне собравшись, но все же достаточно спокойно, она ждала, подумав, что такое состояние у нее бывало перед экзаменами в школе и институте.
Она заварила свежий чай, взяла старинную, чуть треснувшую гарднеровскую чашку, которой обычно никто не пользовался, – она стояла в буфете как предмет обстановки, предмет роскоши ушедшего времени, как вдова почившего антикварного набора, – и села в кресло у маленького столика, покрытого кружевной, пожелтевшей от времени круглой скатертью.
Тихо и отчетливо тикал тетин будильник. Она вроде его не заводила, а может, и заводила, окна постепенно темнели, в занавеске уже путались отсветы луны, и ее света стало достаточно, чтобы видеть задвижку на потайной двери. Кто-то тихо играл «Лунную сонату» Бетховена. Лиза слушала, замечая ошибки и понимая, что играет новичок. Играет ребенок. Играет Туся. Так ее назвали сестры Пунц.
– Туся! Тусенька! – тихо позвала Лиза, вставая с кресла.
Она подошла к двери, прислонилась к ней щекой, слушая музыку, сердце почему-то защемило от грустной нежности. У девочки был талант, ей не хватало только техники.