Сердце химеры

Данилова Анна

«– Глафира, можно я сегодня у тебя ночевать останусь? К Горе не пойду, он сегодня тараканов морит, там в квартире дышать нечем. Вик уехал по каким-то там делам в область, обещал, между прочим, привезти баранину. А дома, у предков, не могу, потому что папаня оскотинился вконец. Я уж не знаю, какие-такие страсти-мордасти в их-то возрасте кипят, но у него, похоже, это становится проблемой: он не может справиться со своими скотскими желаниями и готов спариваться с ней где угодно и когда угодно. А меня это, как ты понимаешь, напрягает. Они мои родители, и я не могу воспринимать все это, как кино. Они же через стенку все это делают. И мне маму жаль. Думаю, ей стыдно. А он – скотина, скотина, скотина…»

С матерью она никогда не говорила о себе, о своих переживаниях, не открывала ей душу так, как делала легко и просто по отношению к Глафире.

Они разговаривали в спокойной житейской манере, просто как женщины, обсуждающие бытовые проблемы, каждодневные дела. Алла Николаевна всегда много и вкусно готовила, Лора научилась у нее и даже превзошла ее. В отличие, к примеру, от Полины, женщины рациональной, экономной, которая варила куриный суп из дешевых суповых наборов, считая, что пряностями можно совершить чудо и превратить мутный бульон во что-то съедобное, Лора готовила куриную лапшу из целой, домашней курицы. И лапшу делала сама, отчего суп получался прозрачно-желтый, невероятно вкусный. Я так пишу потому, что, каюсь, иногда в отсутствие хозяев позволял себе попробовать кое-что. Может, я и сумасшедший, но временами мне начинало казаться, что я тоже живу в этой семье, а потому, как ее член, имею право. Тем более что я довольно часто оставлял в квартире Ступниковых деньги – на видном месте, и тогда каждый из троих обитателей квартиры – мамы, папы и Лоры – думал, что это деньги одного из них. Конечно, деньги были небольшими, чтобы Ступниковы не насторожились, но и не такие уж маленькие, чтобы унизить их подачками. Я до сих пор не понимаю, как же они ни разу не обратили внимание, что время от времени у них пропадают то котлеты из сковородки, то пара половников супа, то кусок торта или несколько пирожков. Зато иногда то просто на столе, то в старинной сахарнице, где семья держала свои сбережения, появляются от пятисот до трех тысяч рублей!

Уверен, если бы подобные суммы пропадали, а не появлялись, на это обратили бы внимание непременно.

На кухне они, мать и дочь, никогда не мешали друг другу, как это часто бывает в семьях, где живут взрослые женщины. Наоборот, Алла считала Лору как бы своим продолжением, своей частью, и они понимали друг друга почти без слов. Алла Николаевна очень любила Лору, готова была сделать для нее все, обращалась к ней с нежностью, лаской. Быть может, где-то в глубине души она и понимала, что дочь ее живет неправильно, но упрекать не смела, возможно, чувствовала себя виноватой, что не смогла обеспечить дочери достойную жизнь и что они с мужем не сумели дать единственному ребенку ни образования, ни воспитания, не позаботились о том, чтобы найти ей приличного мужа. Думаю, они тоже не были в восторге от Горы и, уж тем более, от появления в этой странноватой семье любовника Виктора, но повлиять как-то на ситуацию тоже были не в состоянии – у Лоры был всегда один и тот же железный аргумент: это моя жизнь, и никому не позволено в нее вмешиваться. Вроде: не учите меня жить – помогите материально.

У меня однажды зародилась идея, потрясающая по своей простоте и тем возможностям, которые открывались для меня, влюбленного в Лору писателя. А что, подумалось мне однажды, если предложить ей, так нуждающейся в деньгах, хорошо оплачиваемую работу у меня (см. «для меня, со мной») в качестве машинистки или секретаря. Конечно, я хорошо печатаю на компьютере сам, причем делаю это гораздо быстрее, чем многие профессиональные наборщики, но хороший и аккуратный помощник, который помог бы мне содержать мои издательские документы в порядке, а заодно (почему бы и нет?!) помогать мне по хозяйству, мне бы не помешал. Наоборот, жизнь моя заметно бы облегчилась и приобрела новый смысл. И пусть это звучит несколько преувеличенно, но это чистая правда: тогда мне не пришлось бы изучать жизнь Лоры со стороны, я постарался бы сделать так, чтобы иметь непосредственное отношение к ее жизни, войти в ее жизнь и позволить ей войти в мою. Мечтая об этом, я почти видел, как оберегаю ее от всех тех многочисленных ошибок, в которых она увязала все прочнее и страшнее… Я мог бы ее предостеречь от многих разочарований и подарил бы ей совершенно другой мир. Да, все это могло бы быть, но ничего такого я так и не предпринял. Быть может, виной тому моя далеко вперед летящая фантазия, рисующая мне бытовую сторону этого нашего совместного, по сути, проживания. Ведь она придет ко мне не одна, а с целой компанией близких, друзей, приятелей, любовников и будет в часы моего отсутствия названивать всем им, как это делает сейчас (точнее, делала). Если вообще не станет водить их ко мне домой и принимать в моей спальне. Представлял я и медленное, но верное проникание в мой дом родителей Лоры, как они будут сновать туда-сюда, чтобы обменяться с дочкой парой слов или помочь ей что-то там прибрать, почистить, а то и приготовить (чтобы писатель не помер с голоду); как отец ее притащится ко мне с шахматами, к примеру, или, того хуже, – с бутылкой коньяка, чтобы

поговорить по душам; или мама ее принесет мне кусок пирога или кастрюльку супу… Но дружба семьями никак не входила в мои планы. Напротив, мне нужна была только Лора, но получить я ее мог только единственным путем: забрав с собой, женившись на ней и отдалившись от всего ее окружения куда подальше. К морю, скажем… Почему я этого не сделал? Что мне помешало? Удивительное дело – нерешительность. Я представлял себе и другую картину: Лора на досуге… притулившись на краешке кресла с мокрой тряпкой, которой она вытирала пыль, читает мои рукописи, заглядывает в мои файлы, копается в моих мыслях и чувствах. Поначалу – интерес, потом снисходительная улыбка, подмигивание (эка тебя занесло, Михаэль, в твоих фантазиях!), а потом и вовсе равнодушие. Это бы убило меня. Мне просто необходимо было, чтобы моими текстами восторгались, чтобы ими зачитывались, чтобы их любили вместе со мной. Я боялся Лоры – вот и весь ответ.

11

Расставшись с Вишняковым, я из машины решил все же позвонить Полине. Неприлично делать вид, что ничего не произошло. Тем более, что она еще недавно с таким рвением пыталась помочь мне.

Телефон не отвечал. Я позвонил Павлу, чтобы рассказать о том, что сестру Полины убили в Хвалынске. Павел, услышав мой голос, не дал мне ничего сказать:

– Я еду к тебе, Михаэль… Везу тебе котлеты, пюре, Клара приготовила. Знаешь, мы так за тебя переживаем…

Он приехал, мы сели за стол, и уже тогда я принялся рассказывать ему про сестру Полины.

– Ты сам-то веришь, что такое могло случиться? – Павел посмотрел на меня с недоверием. – Чепуха какая-то. Да никто в Хвалынске не умирал, никого не убивали.

– В смысле?

– Подумай сам. Лора – твоя соседка. Что она могла иметь общего с сестрой Полины? Ведь способ убийства тот же!

– В том-то и дело, что все странно, – согласился я. – Но Вишняков не станет врать.

– А он и не врет. Какой ему смысл? Врет твоя Полина. Сначала солгала своей соседке, отлично зная, что ее будут расспрашивать. Я, например, знал, что следствие рано или поздно обратит на нее внимание. Ведь она – женщина не простая, с тяжелым характером и раненым самолюбием. Ты бросил ее, и она никак не может с этим смириться. А тут вдруг – любовница. Ведь она была уверена, что у вас с Лорой – роман.

– Павел, я не понимаю. При чем здесь Полина?

– Знаешь, я целую ночь думал над этим. Смотри, тебя подозревают в убийстве, ты прячешься в этом доме. И кто первый появляется здесь? Полина! Спрашивается, откуда она узнала, что с тобой что-то стряслось?

– У нее связи… вероятно…

– Она хочет вернуть тебя, Михаэль, и не может допустить, чтобы ты связал свою жизнь с потаскушкой (прости, Господи!) Лорой.

– Паша!

– Вот подумай сам. У вас была семья. Хорошие отношения. Вы жили вместе. Вместе завтракали, ужинали, спали. Вот как мы с Кларой. Вы были близкими людьми, и Полина считала тебя чуть ли не твоей собственностью…

– Поэтому-то мы и расстались, – огрызнулся я, еще не понимая, к чему он клонит.

– Я представил себе, что Клара бросила меня и стала встречаться с каким-нибудь проходимцем. Ты думаешь, что штамп о разводе как-то повлияет на мои чувства к человеку, которого я люблю больше жизни?

– Паша, ты случаем не бредишь?

– Я же пример привожу! Или я ухожу от Клары и бегаю на свидания к какой-нибудь шлюхе. Как ты думаешь, ей не было бы больно? Да она бы на стенку лезла, она бы обрыдалась вся, и неизвестно еще, как отреагировала бы… Может, тоже пристрелила бы соперницу. Любовь, ревность – это жгучие, сильнейшие чувства, и с ними опасно играть.

– Паша, не произноси вслух такие страшные вещи. Я рад, что хотя бы у вас с Кларой все хорошо.

– Это я к тому, чтобы ты попытался понять чувства Полины. Думаю, что это она убила Лору, зная, что та дома одна. Пришла, возможно, поговорить о тебе, выяснить, на самом ли деле есть роман, отношения. Но пришла подготовленная, с принятым заранее решением, с казнью в дамской сумочке… – Мой брат неожиданно заговорил метафорами.

– Пистолет… Но где она могла его взять? – Я и сам уже начал было поддаваться, тем более что версия в устах моего брата звучала почему-то весьма убедительно (впрочем, как и все, что он говорил), а прежде я слышал то же от Вишнякова. Это были люди, которым я доверял и к мнению которых не мог не прислушаться.

– Да мало ли… Полина – натура деятельная. Она могла его просто купить с рук. С нее станется.

И тут я похолодел, вспоминая слова Вишнякова о том, что в квартире на чашке с кофе обнаружены отпечатки пальцев моей бывшей жены. Моя запоздалая реакция была на физическом уровне: меня забила дрожь. Даже когда версия о том, что Лору могла пристрелить Полина, была произнесена впервые Вишняковым, я не нервничал, как теперь, когда мне об этом сказал Павел.

– Паша… Но если это действительно она, тогда где же она сейчас? И к чему ей было придумывать эту нелепую историю с убитой сестрой?