Сердце химеры
Шрифт:
17
Я хотел расплатиться с Вишняковым и затронул этот вопрос, когда мы подъезжали к больнице, но он наотрез отказался брать деньги:
– Михаэль, убийца на свободе! Я не выполнил поручения и не нашел того, кто застрелил Лору. У меня к вам довольно деликатная просьба – заберите у Аллы Николаевны все предметы, на которых оставлены отпечатки пальцев Полины. Мы должны найти того человека, который в свое время подсунул ей чашку с намерением получить эти самые отпечатки, чтобы потом использовать против нее же… Но для этого придется поработать. И вы, Михаэль, должны
– Но как?
– Придется вспомнить круг знакомых вашей бывшей жены, поспрашивать, с кем она встречалась в последнее время. В конце концов попытаться найти сервиз с таким же рисунком, и тоже у близких Полины. Хотя убийца не так глуп, чтобы подставляться, и он мог бы использовать для своей цели чашку, взятую, где угодно. Или же спросите, у кого сочтете нужным, не пропадала ли чашка с таким-то рисунком, понимаете?
Я слушал его и понимал, что все-таки каждый человек должен заниматься своим делом и что из меня никогда в жизни не получилось бы следователя. Я слишком ленив и непредприимчив для этого. Инертен, не уверен в себе и еще раз ленив… Я никогда в жизни не смог бы провернуть столько дел за один день, так много успеть, как, скажем, Лев Григорьевич. А потому я его бесконечно уважал и поклялся себе, что все равно стану помогать, чего бы мне это ни стоило. Тем более что я сам, в первую голову, был заинтересован в том, чтобы убийцу Лоры поскорее нашли.
– Я еще не встречался с Виком. Мне он кажется темной лошадкой, и, в сущности, я ничего о нем не знаю… Кто он? Что он? Художник ли, поэт? Писатель? Слышал только, что он – человек творческой профессии.
– Да надо бы встретиться. Но для начала вы составьте мне список подруг Полины, адреса, телефоны. Я буду работать в этом направлении, а вы – в «посудном!», понимаете меня? Ищите сервиз, из которого была украдена чашка, сахарница. Если же это не сервиз, то кухню, из которой все это пропало.
На том мы и расстались. Меня выписали на следующий день. Паша привез меня домой и спросил, смогу ли я оставаться в этих стенах, не хочу ли на время перебраться к ним. Я сказал, что справлюсь, что мне как раз надо бы побыть одному, о многом подумать.
Когда же Павел ушел, я протер везде пыль, полил цветы (мне показалось, что они из уважения и сострадания ко мне не успели высохнуть), принял теплую ванну, надел халат, приготовил себе чай с мятой и уселся за компьютер, чтобы прервать начатое расследование.
Итак. Я, конечно, многие разговоры запротоколировал, записал текстом, но великое множество их осталось на диктофоне. Каюсь, подслушивал, подслушивал… Теперь каждое произнесенное Лорой слово имело особый смысл. Но я об этом уже писал. Я чувствовал, я был даже уверен, что во всех этих разговорах ее, пустых, бытовых, будничных – были сокрыты зерна той колоссальной по мощи причины, заставившей какую-то сволочь поднять руку на мою Лору, убить ее, лишить жизни. Мне предстояло найти эти слова, понять…
«– Глафира, приветик, дорогая… Мне сегодня приснился такой сон, еле дождалась, чтобы позвонить тебе и рассказать. Представь себе кота, у которого шерсть такая же яркая и разноцветная, как у попугая».
«– Глафира, привет! У меня горло болит…
«– Вик? Я сегодня не смогу приехать, мне нездоровится… Может, я беременна?»
«– Глафира, у тебя не осталось таблеток от глистов? Мне кажется, что моя кошка Сима заболела… У нее аппетита нет…»
«– Гора? Это я. Помнишь, сегодня утром я тебе сказала, чтобы ты погладил белье… так вот. Мою кофточку, знаешь, такую, голубую в черный горошек, надо гладить с паром и при температуре сорок градусов… Сожжешь – убью. И носовые платки тоже надо гладить. А носки не надо, так и быть. Я буду сегодня поздно. У мамы задержусь…»
«– Глафира, прикинь, я сегодня добилась того, что Гора не станет делать мне сцен по поводу Вика. Я убедила его в том, что ревность – это предрассудки и что меня надо любить такой, какая я есть. Сначала он, конечно, бузил, говорил, что это ненормально, и тогда я объяснила ему, что так живут многие. Знаешь, Глаша, я ему все объяснила, и вот когда он согласился, меня вдруг такая тоска охватила… Я поняла, что мне и Вик-то совсем не нужен. И вообще никто, кроме… Но это невозможно, невозможно… Он на меня совершенно не обращает внимания, и вообще, у меня такое чувство, будто бы он – сумасшедший…»
Я несколько раз прослушал эту фразу. Возможно, речь шла обо мне, но, может, и нет. Мало ли кто ей нравился или кому она хотела понравиться. Но она сказала, что это «невозможно». И что этот человек – сумасшедший. Ко мне вроде бы вполне подходит. Ведь если она знала о моих вылазках, знала и молчала, ничего не предпринимала, то вполне могла счесть меня за психа. А может, так оно и есть?
18
Я вздрогнул, когда раздался звонок в дверь. Я не ждал гостей. Может, это Павел приехал, чтобы уговаривать меня пожить у них?
Павел… Пока я был в больнице, он организовал похороны Полины, правда, сами похороны были назначены лишь на завтра. Я бы многое отдал, чтобы только не пойти туда.
Подойдя к двери, я заглянул в глазок и отшатнулся. Мне показалось, что это Полина. Вот только призраков-то мне как раз и не хватало. Ко всем моим бедам и проблемам.
– Кто это? – спросил я, как школьник, которому родители запрещают открывать дверь посторонним.
– Михаэль, открой, это я, Лена.
Час от часу не легче. Она мало чем походила внешне на свою сестру, но какие-то общие, почти неуловимые черты все же были.
Я открыл дверь. Она вошла и сразу же бросилась мне на шею.
– Михаэль… родной! Как же так получилось?
Я чувствовал, как по моей шее текут теплые слезы моей бывшей свояченицы.
– Ты проходи… Чего стоять на пороге? Ты откуда?
– Из Хвалынска, откуда же еще. Раньше не могла выбраться. Хорошо, что на похороны успела… Они же завтра, мне Павел сказал?
– Да. Проходи. Есть хочешь?
Я спросил и сразу же понял, что еды-то у меня дома нет.
– Послушай, я сейчас быстренько оденусь и сбегаю в магазин. Понимаешь, я тут малость приболел…