Сердце и Думка
Шрифт:
— Что ты сказала, Лида? — спросила Мери рассеянно, заметив пилигрима, который смотрел на нее.
— Я спросила: кто этот штаб-офицер, который здесь с вами?
— Ах, не говори, пожалоста! дядюшка называет его моим женихом; несмотря на это, он никогда не будет моим мужем! Ах, Лида, если б ты знала мое несчастье!
— Какое несчастье? — спросила торопливо Лида.
— Юрий едет в отпуск и не прежде воротится, как в мае; а между тем бог знает что будет!
Мери и Лида, разговаривая, отдалились от своих; но их преследовали штаб-офицер и пилигрим.
— Ах, боже мой, этот верзила не отстает
— Ах, нет, пойдем сюда! — сказала Лида, удерживая Мери.
В это время заиграла музыка, и пилигрим подскочил к Мери.
— Кассандра, верно, не откажется танцевать со мною кадриль? — сказал он ей.
Мери взглянула на маску и — подала руку пилигриму; а Лида, как окаменевшая, осталась на месте; глаза ее неподвижно были устремлены на розовую пилигримку и на ее кавалера.
В этом положении отыскала ее мать и, взяв под руку, повела к лавке. В том же бесчувственном состоянии она села подле матери, и — никто не видел, как струились из-под маски ее слезы.
Розовая пилигримка и пилигрим, не умолкая, разговаривали; но под масками непонятен был смысл их разговора.
По окончании кадрили Мери подбежала к Лиде, схватила ее под руку.
— Мы сей час придем… на минутку в уборную… — сказала она ее матери и почти насильно влекла за собою Лиду. Они скрылись в одном из отделений уборной, за занавесью.
— Друг мой, Лида, — сказала она ей, — все кончено и решено!… Юрий признался мне в любви и открыл мне, что отец и мать хотят его женить на девушке, которую он не любит; а я сказала, что меня насильно хотят выдать замуж, и мы решились обвенчаться тайно…
Торопливо перевертывая свой капюшон на левую сторону перед зеркалом, Мери не заметила, как Лида припала на стул; в отзывающихся звуках музыки утаилось ее глухое восклицание под маской.
— Прощай, друг мой! — шепнула ей Мери и быстро выбежала из уборной в малую залу; там встретил ее пилигрим; в дверях, перед передней, человек накинул на нее манто — но мужское, и они исчезли.
Мать Лиды с трудом нашла дочь свою в уборной.
— Что с тобой? — вскричала она, — тебе дурно?
Но Лида молчала. Безответную, она увезла ее домой.
— Где моя Маша? — спрашивала у штаб-офицера тетка Мери, хватившись ее, — поищите ее, пожалоста, не на хоры ли ушла с Нильской?
Штаб-офицер обегал залу, столовую, исходил галерею и хоры и возвратился с ответом: ее нет нигде!
— А Нильская здесь?
— И их нет.
— Ах, какая шалость! она, верно, с ними уехала.
И убедившись в этой мысли, тетка Мери отправилась домой.
Дома нет, у Нильских нет! пропала Мери! На другой день приехал было нареченный Мери покончить дело; но дядя ему отвечал:
— Извините, я не располагаю уже рукой племянницы: она сама распорядилась своим сердцем.
— Как же это!.. Вы об на дел-сил и… я издержался…
— Что ж делать! проторы и убытки взыскивайте с виноватого.
— По крайней мере, позвольте мне адресоваться к самой Марье Михайловне.
— Извольте! везде, где только встретите ее!
Любовь есть неизбежная эпидемия, как корь и оспа; она разделяется также на benigna
79
безвредная и вредная (искаж. ит.)
Лида провела ночь в жару горячки; но наутро, когда она очнулась от беспамятства, болезнь сердца развернулась в ней нервическими припадками, сердце сжалось, кровь отхлынула от него, она заметалась, как обвитая удавом, из груди ее вылетали звуки, как у кликуши: чо-чочо! чо-чочо!
Двоюродная сестра Варинька оттирала похолодевшие ее руки; но вдруг Лида умолкла, оцепенела, глаза и уста открылись, дыхание пресеклось.
— Лида! — вскричала испуганная Варинька, обхватив ее и осыпая поцелуями. Но едва прикоснулась она устами к устам, вдруг стесненное дыхание Лиды разрешилось и пахнуло на Вариньку жгучим пылом… Как будто кипяток пробежал по всем ее членам, сердце девушки забилось с какой-то болью, в глазах свет помутился.
Варинька была девушка с томными глазками, с горячим румянчиком в щеках, с вечной приятной улыбкой на устах, без мысли во взоре, без думы на челе. В подобных здоровых от природы существах всякая эпидемия обращается в benigna.
Очнувшись от припадка, Лида залилась страдальческими слезами; а Вариньке стало грустно, ужасно грустно. Она приложила руку к сердцу — никогда сердце еще не стучало так сильно в груди ее. Она заторопилась домой; в доме как будто все переменилось — ужасно скучно, — заторопилась в гости, из гостей в театр; потом стало мучить ее нетерпеливое ожидание бала, потом другого и третьего.
На балах стало беспокоить ее присутствие мужчин; она не знала, на котором остановить свои взоры; странная мысль, что надо непременно которого-нибудь из них любить, преследовала ее от первой кадрили до последней. Ей казалось, что все они очень милы, хороши и готовы любить ее. Кого же выбрать? Кого любить? Кто из них ни посмотрит на нее внимательно, и она взглянет на него пламенно и подумает: если ты меня любишь, то и я люблю тебя! Кто ни попросит ее танцевать, сердце ее вспрыгнет от радости, и она заговорит с своим кавалером о бале, об освещении залы, о погоде, заговорит с восторгом, с удивлением, с восклицаниями; только во время шассе [80] она вздыхает, смотря сбоку на своего кавалера и восхищаясь то его глазами, то усами, то хохлом, то талией, то ловкостью и умением танцовать; то надеждой, что скажет ей: я вас люблю!
80
Шассе — фигура танца.