Сердце и Думка
Шрифт:
Но она ему верна только до другой кадрили; новую кадриль начинает она мыслью: ах, этот лучше! — сердце ее, как пуховое, носится по ветру, и нет ему приюту.
Но когда сердце ее перебрало всех московских кавалеров и не остановилось ни на одном, — она вдруг охолодела ко всем, задумалась и однажды, целуя одну из подруг своих, Фанни, как будто ей передала глубоким вздохом труд искать его. Перелетело волшебное чувство из уст в уста: новая обитель его была с китайскими глазками и с китайской ножкой; сердце Фанни было неповоротливо: оно туда только повертывалось, куда его повернут.
— Фанни, — скажет ей подруга, — ты влюблена в А…?
— Ах, полно, отчего это ты так думаешь?
— Вот прекрасно, отчего! оттого, что он нравится тебе: это заметно.
— Я до сих пор и не замечала
— О, какая хитрая!
И этого довольно было, чтоб Фанни обратила особенное внимание на А… и начала думать о нем, вздыхать по нем, смотреть ему в глаза, тосковать в промежутках двух балов. Она даже страстно его уже любит и готова предаться его взаимности.
Но вдруг другая подруга, по обычаю, спросит ее:
— Фанни, отчего ты задумчива? Ты, верно, влюблена?
— Нисколько!
— Признайся; мне кажется, что Б… овладел твоим сердцем?
— Это с чего ты взяла?
— С чего взяла! я заметила его внимание к тебе.
— Вот прекрасно! — Уверяю тебя!
Этого достаточно было, чтоб Фанни забыла А… и предалась Б… отыскивая в его взорах взаимности.
Таким образом, Фанни, полагаясь на верный глаз-подруг своих, носилась с своим сердцем от буквы к букве.
Нет возможности жить в ней волшебной любви, тоска и скука сердцу — оно так и рвется вон из ее груди.
Настало 1-е мая; но в этот год нельзя было сказать ни одной прекрасной девушке: «Вы прекрасны, как май», — потому что это значило бы: «Вы непостоянны, вы ветрены, вы холодны».
Несмотря, однако же, ни на какую погоду, 1-го мая вся Москва должна ехать на гулянье в Сокольники, сквозь огнь и воду. Москва не откладывает до другого дня своих заветных удовольствий — избави боже! «Хотя бы небеса гром, молнию бросали» [81] — что за беда? — кареты не промокнут, у колясок есть верх; у семейных, дрожек, есть фартуки; у их милости, отправляющихся четами на извозчиках, есть ситцовые балахоны и платочные чехлы на шляпы; а у простого народа есть широкий подол и здоровье, не боящееся простуды… Следовательно, всем бог дал от непогоды защиту, которою можно воспользоваться во всякий час, не только что в день господский, праздничный, в день 1-го мая.
81
«Хотя бы небеса гром, молнию бросали…» — цитата из трагедии В. А. Озерова «Димитрий Донской» (1806).
Издавна Москва славилась людской простотой и толстотой да золотыми маковками; теперь не то стало, как проведали, что простота хуже воровства, а толстота не по доходам, а золотые маковки не по чину. Теперь Москву нельзя назвать и старушкой — обидится: помолодела она или только молодится, под белилами и румянами — не узнаешь; мужички ее перестали бражничать, стали важничать да барничать, вместо горячего сбитню чаи распивают.
Правду сказать, что в старину не красна была Москва углами, а красна пирогами; ни ворота, ни сердце не были на заперти; но по латинской пословице «что время, то нравы» теперь и покорно просим устарело, и покорно благодарю не в моде; только мое почтение разъезжает в праздники по улицам само или рассылает на извозчике свое имя, отчество и фамилию: его угощают теперь стулом да красным словом. Была велика Москва, теперь стала широка; бывало, в Москве в свои козыри играли, было много на руках и козырей, и масть хороша; а теперь Москва вистовать пошла. В старину было житье, теперь другое. Старички хвалятся житьем, а мы бытьем; но что было, тому вынем часть за упокой, а что есть — за здравие.
Несмотря на пасмурную и спрыскивающую погоду, народ шел саранчой на гулянье с утра; а экипажи загремели после обеда, и все тянулось в Сокольники, встречать 1-е мая.
Фанни также с папинькой, с маминькой и с сестрицами ехала в Сокольники пить чай в сосновой роще. Фанни была пасмурна, как погода: ей купили не по вкусу шляпку, шляпка тяготела над ее головою, как свинцовая. Перед самой заставой перегнал их аэрьен, [82]
82
Аэрьен — легкий открытый экипаж.
Стоило только пожелать: для волшебного сердца на сорочьих крылышках нет ничего невозможного: оно перепорхнуло в аэрьен, перелилось в папирус и батистовую шляпку.
Корсет немножко туго натянут, башмаки жмут немножко — да это ничего: талия тоньше, ножка красивее; только одна уже мысль тревожит сердце, торопит на гулянье: скоро ли! скоро ли!
Вот аэрьен уже в ряду экипажей, посреди рощи.
— Вот и я! — говорит чувство девушки в батистовой шляпке. Все сидящие с ней в аэрьене величают ее Любовью Аполлоновной. Верно, она знатна, богата, прекрасна собой, что ни тетушки, ни сестрицы, ни подруги не обмолвятся, не назовут попросту: Любовью, сестрицей и другом. Голова ее, величаво откинувшись назад, жеманно изгибается на все стороны.
— Даша, поправь мне на плечах манто! — говорит она повелительно сидящей подле нее миленькой девушке.
И Даша послушно накидывает опавшее с плеч манто.
— Maman, — говорит она сидящей вправо почтенной даме, — вы совсем загородили меня своей огромной шляпой!
И maman жмется к краю, перестает выглядывать в ряды экипажей.
— Ах, как скучно! Rosine! подвинься! — говорит она девушке, сидящей напротив.
И Rosine отклоняется в сторону, дает место для направленного лорнета Любови Аполлоновны.
Никто не проедет мимо, чтоб не обратить особенного внимания на аэрьен и на девицу Далай-ламу, [83] и все шепчет соседу свое удивление. У Любови Аполлоновны так и стучит, колотит сердце от самодовольствия; она нехотя отвечает на вопросы окружающих ее. У нее, должно быть, очень много знакомых: со всех сторон поклоны; но она редко отвечает на них; когда ей нужно показать невнимание или позволить налюбоваться на себя, она очень ловко осматривает свой наряд и как будто поверяет глазами: тут ли ее пышные груди, окаймленные блондами и кружевами? Тут ли бриллиантовый фермуар? ловко ли лежат нити бурмицкого жемчугу? [84] — Как должна быть хороша она! Весь ряд экипажей, проезжающих по другую сторону, не сводит с нее глаз. Как хорошо сердцу жить в таком теле: счастье и всеобщая любовь, кажется, преследуют его! Как легко ей дышать, как легко быть умной, добродушной! Как удобно выбирать из теснящейся вокруг толпы и друга, и подруг! быть властительным существом посреди безграничного царства, встречать в пяти частях света, на суше и море, подданность, угодливость, внимание, предупредительность, услужливость и все общественные добродетели!.. Но кто же так могущественен? красота или богатство?.. Хорошо соединить в себе красоту — наследие небесное, с богатством — наследием земным!
83
Далай-лама — титул первосвященника ламаистской церкви в Тибете, почитаемого в качестве живого бога в человеческом образе.
84
Бурмицкий жемчуг — крупные круглые жемчужины.
— Аглаэ, ты не слыхала ничего еще про Мери?
— Это верно, что она сбежала с этим… гадким Бржми… и вышла за него замуж; говорят, что теперь он ведет с дядей ее процесс насчет именья…
— Аглаэ, кто это проехал верхом?
— Где?
— Я не понимаю, где у тебя глаза! на что ты смотришь!
— Я, право, не заметила.
— Это глупо, моя милая!
— Кажется, это проехал князь Лиманский.
— Кажется!.. Можно бы было поклониться, по крайней мере, проезжая мимо знакомых!