Сердце летчика не бьется
Шрифт:
Проснулась она на плече у мужчины. Взглянула на руку, по-свойски обнимающую ее за плечи, и вспомнила: «Познакомься. Самый модный фотограф. Буратино. Или просто Бура». Пока он спал, она лежала и думала, был ли секс с модным фотографом, и правда похожим на Буратино длинными нескладными руками и ногами. «Вроде одетая, значит, не было», – рассудила она и вдруг вспомнила, что Кротов первый раз ночевал один. Она потихоньку стала снимать руку парня с плеча, но тот проснулся и приподнялся на локте. Белые, словно выгоревшие, волосы. Голубые глаза.
Белое и голубое. Парус и море. Ей вдруг безумно захотелось в море. Невыносимо, ужасно, нестерпимо.
– Ты любишь море?
– Фотографировать?
–
– Я никогда не пробовал. – Он положил руку ей на бедро.
Да, именно поэтому она обратила внимание на его руки с самого начала. Они потрясающе смотрелись на ее бедрах.
– Тебе понравится, – еле слышно сказала она.
Буру она представила морю сама и даже вроде откупилась – дорогие жемчужные бусы будто специально дождались, когда она склонится над водой, чтобы расстегнуться и упасть в воду. Море с удовольствием их поглотило. Вчетвером: она, Бура, Килька и ее приятель, умеющий управлять парусниками, – Юра-Пулемет, – отправились на небольшой арендованной лодке в двадцать футов вдоль берегов Турции.
Случилось это, однако, не так быстро, как хотелось Маре. Сначала она полгода ставила на ноги Кротова. Сделала три крупных проекта – две квартиры и одну пекарню. Только теперь чертила не грифелем на бумаге, а на компьютере. Душу она не вкладывала, и потому выходило все очень хорошо и быстро. Денег стало много, они с удовольствием текли к ней в руки. Мара, смеясь, говорила Кротову: «Эти бумажки, как и сама работа, не любят страстного к ним отношения». Кротов молчал в ответ, думая про себя, что это относится и к женщинам, и к жизни в целом. Часами ему делали массаж приглашенные массажисты. Мара покупала дорогие продукты и лекарства, приглашала лучших врачей Москвы. Все они, как сговорившись, не торопились обнадеживать, но разве можно было противостоять Мариному упорству? Вскоре Кротов уже мог подниматься с кровати, немного ходить и почти связно говорить, но характер его поменялся – от общительного весельчака остался лишь белый китель, висящий в гардеробе на вешалке. Каждое утро он брал складной стульчик и, тяжело ковыляя, спускался на первый этаж сидеть на улице возле подъезда. Возвращался ближе к вечеру. И больше не просил, чтобы жена ложилась к нему голой под одеяло.
С Бурой Мара не созванивалась и не встречалась. Но почему-то была уверена, что он ее не забудет и в начале мая отплывет с ней на небольшом арендованном паруснике в двадцать футов от берегов Турции.
Нельзя сказать, что они составили Кильке и Юре-Пулемету хорошую компанию. Да и могут ли люди, неожиданно породившие свою маленькую вселенную из двух планет, составить компанию кому бы то ни было? Впрочем, Юра-Пулемет трещал без умолку – он был прекрасно образован и непомерно болтлив, а Килька с удовольствием его слушала, она любила лысоватых мужчин в очках. «Мне, как кариатиде, удается талантливо поддерживать беседу своим безмолвием», – говорила она Маре.
Тихое, сумасшедше-синее море сливалось с цветом Буриных глаз. Ветер надувал парус и мимоходом путал волосы Мары. Бура запускал в них руки и вдыхал морской запах, смешанный с запахом бессонных ночей. Какие-то люди приветственно махали с берегов. За один евро они с Бурой покупали два десятка ароматных лимонов или мешок чеснока и хохотали как безумные над своими дурацкими покупками, раздражая практичную Кильку.
Они спускались в каюту переждать полуденный зной. В узкую каюту с низким потолком, где было так же тесно и жарко, как и у Мары между ног. И бесполезно было приглаживать волосы и одергивать платье и рубашку, поднимаясь обратно на палубу – по их медленным, томным движениям и неге, разливающейся вокруг теплыми потоками, все ясно читалось. Они бежали на нос, с разбегу прыгали
– Мара, ты просто русалка!
– Скорее, рыба. – Килька морщила нос и отодвигалась от этих шумных, мокрых, брызгающихся.
– Кирочка, а ты знаешь, что вавилоняне верили – солнце и луна, заканчивая свое ежедневное путешествие по небесному своду, погружаются в море. И, естественно, боги, которые их символизировали, должны были иметь подходящие тела для жизни, как на суше, так и на воде. – Юра снимал очки и протирал их краем рубашки. – Первый вавилонский бог Оаннес был с торсом мужчины и хвостом вместо ног. А первой рыбохвостой женщиной стала Атаргате – сирийская богиня луны и рыболовства.
Мара опустила зеркальце, в которое она рассматривала обгоревший нос, и взглянула на Юру:
– Как звали этих богов?
– Оаннес и Атаргата… Ой, Мара, у тебя даже зеркальце как у русалки! Их же часто изображают с зеркалом. Это символ ночного светила, повелевающего приливами и отливами.
Мара улыбнулась:
– Во сколько заказываете отлив сегодня? – Она вытянула вперед руку, направив зеркальце на море, и хитро прищурилась. – Пораньше?
Отлив, и правда, в этот день начался намного раньше обычного. Они сидели на палубе, скрестив ноги и подставляя лица ветру, и слушали старые песни Утесова. Лодка шла совершенно бесшумно, чуть покачиваясь на двугорбых волнах. Мара смотрела, как маяки на берегу прощупывают лучами темноту, и пыталась вспомнить, откуда ей так хорошо известна протяжная музыка этих странных имен – Оаннес и Атаргата…
Каждая ночь опускала на них с Бурой темно-синий звездный колпак, прозрачный, но прочный – они лежали на носу лодки, скрытые ото всех, слушали музыку и держались за руки. Романтично, банально – да, но ощущение, что большое сердце, одно на двоих, качает и гонит кровь по общим сосудам, не отпускало.
Под утро, когда уже светало и Бура засыпал, она, вжавшись лицом в подушку, твердила: «Не забирай его, пожалуйста. Я тебя очень прошу, не забирай. Море, я ведь с тобой, я твоя, пусть он будет тоже». Море отвечало мирным плеском волн за бортом.
Однажды Юра-Пулемет, разливая за обедом вино в бокалы, вдруг сказал:
– А вы знаете, что море – это не просто много воды? Это осмысленная целостность, которая живет своей жизнью.
Мара внимательно взглянула на Юру и взяла бокал, который он ей протянул.
– Да, да. Первая мысль в философии состояла в том, что существует какая-то другая жизнь, помимо нашей обыденной, повседневной, которая есть сплошной, периодически повторяющийся хаос и распад. – Он закрыл бутылку пробкой. – И эта жизнь – небо, например. Или море. То есть, некий осмысленный организм, носитель гармонии, который дает упорядоченность человеческим круговращениям души. Бытие…
– Предлагаю выпить за море! – торопливо перебила его Килька. Похоже, ей надоело поддерживать беседу своим безмолвием.
Все потянулись друг к другу бокалами. Все, кроме Мары, которая задумчиво уставилась в тарелку.
Прошел год. Календарный год, потому что реальная жизнь для Мары существовала лишь в краткие их с Бурой заплывы, а на суше – замирала в мучительном ожидании. Нет, она не лежала целыми днями, повернувшись к стене и отмечая крестиками дни. Она ходила, работала, ела, ухаживала за Кротовым, но все отстраненно, неодушевленно – будто живая кукла с пустыми глазами. А чем ближе подходила дата выхода в море, тем больше прояснялись глаза, она могла рассмеяться не к месту или вдруг поцеловать Кротова в бритый затылок, посуда постоянно падала у нее из рук и разбивалась вдребезги, но она лишь улыбалась: «К счастью!»