Сердце мастера
Шрифт:
Оглядевшись, Оливия достала телефон и сверилась с маршрутом: до дома Волошина оставалась минута ходьбы.
В глубине этого обычного московского района, застроенного кирпичными высотками, скрывалась тополиная аллея, по четной стороне густо усаженная особняками: коралловым с конусовидным флигельком, терракотовым с монограммой на фасаде, имбирным с четырьмя колоннами, и под конец – дымчато-серым, деревянным, отстроенным в классическом русском стиле. По тому, как тщательно были подобраны детали в его оформлении – черная ажурная ограда, белые резные наличники, грозового цвета сруб – и по отсутствию номерной таблички, Оливия
Собравшись с духом, она нажала на кнопку звонка.
На крыльцо вышла круглолицая женщина средних лет в форменном платье горничной. Приветственно улыбнувшись, она провела Оливию в дом. В просторной прихожей стояла лишь чугунная подставка для зонтиков и деревянная скамья с нижним сундуком.
– У нас отапливаемые полы, – произнесла женщина. – Но, если желаете, можете остаться в обуви…
Взглянув на инкрустированный паркет, Оливия разулась, отдала горничной свое пальто, натянутое по-парижски поверх легкой пуховой куртки, и по коридору прошла в гостиную.
Это был удивительный дом – в нем царила какая-то спокойная, разнеженная атмосфера, которая сразу обволакивала пришедшего, но уже через мгновение, не давая опомниться, обрушивала на него цвета, ароматы, звуки…
Посреди небольшой сдвоенной гостиной стояла голландская печь, в которой потрескивали поленья. Напротив нее вальяжно раскинулся велюровый диван, к нему примыкал столик с зеленой лампой на бронзовом цоколе. Сквозь окно, исчерченное морозными изразцами, проникали лучи бледного солнца, отражавшиеся в лакированной крышке рояля «Vogel». Распахнутые смежные двери вели в столовую и на кухню.
Там что-то шкворчало, ворочалось, звенела посуда, шумел закипающий чайник.
Оливия опустилась в одно из кресел, стоявших у окна гостиной. Сквозь небольшую проталину на заиндевевшем стекле проглядывал зимний сад: всего несколько разрозненных, выбеленных снегом и известью яблонь. К стволу одного из деревьев была приделана птичья кормушка, которую чистил садовник в овчинном тулупе и вязаной камуфляжной шапке с надписью «ФСО».
«Интересно, где же хозяин», – вздохнула Оливия, взглянув на часы. Впрочем, запаздывал он всего на несколько минут. В дверях появилась горничная.
– Ной Яковлевич сейчас подойдет, – пропела она, словно подслушав ее мысли. – Может быть, принести вам пока чаю или кофе?
В эту минуту где-то хлопнула дверь, впустив в дом струю сладковатого морозного воздуха. Стягивая на ходу тяжелый овчинный полушубок, из кармана которого торчала знакомая камуфляжная шапка, в комнату вошел мужчина, ради встречи с которым Оливия проделала весь этот путь.
В том, что перед ней стоит именно Ной Волошин, она не сомневалась.
Он был тщательно выбритым, загорелым и абсолютно лысым. Его сильная шея с выпирающим кадыком утопала в горловине белого вязаного свитера, на широком запястье поблескивали массивные командирские часы.
Вопреки брутальности облика в его блестящих, как ртуть, глазах царили покой и безмятежность. Он смотрел на Оливию с мягкой доброжелательностью – так смотрит на непросветленного паломника буддийский монах, уже познавший обманчивую природу реальности.
– Добрый день, господин Волошин. Спасибо, что…
– Очень рад, что вам удалось отыскать мою берлогу. Простите, что задержался… Оливия. Я могу вас так называть? Завелись, знаете ли, у
С этого отстраненного пассажа Волошин начал беседу, которая продолжалась несколько часов. Размеренностью речи, взвешенностью суждений и сдержанным дружелюбием, в котором не было ни грамма фамильярности, он настолько расположил к себе Оливию, что уже через несколько минут она перестала думать о своем акценте и тщательно подбирать слова – разговор потек искрометно и стремительно, как весенний ручей.
После вежливого обмена формальностями – об общественных волнениях в Париже и о рекордных снегопадах в Москве – Волошин пригласил Оливию к столу: подходило время обеда. Она несколько смутилась, но отказываться было неудобно…
Большую часть комнаты, прилегавшей к гостиной, занимал овальный стол, накрытый отглаженной скатертью. Сервирован он был безупречно. Посередине, в хрустальной вазочке, окруженной кусочками колотого льда, лежала черная икра, в плетеной корзинке – овальные ломтики хлеба, а рядом, в масленке из мутного стекла – сливочно-желтое деревенское масло. С краю стояли бутылки с минеральной водой и запотевший граненый штоф с серебряной пробкой.
Не успела Оливия расстелить у себя на коленях накрахмаленную салфетку, как в комнату вошла горничная с подносом. На нем возвышалась супница, в которой дымились зеленые щи. К ним прилагались вареные яйца, сметана и ватрушки. В дополнение прибыли грибные «жульены» с оплывающей сырной коркой, паштет из куриной печени, украшенный завитками подмороженного масла, пирог с капустой и сложный русский салат, носивший имя простого французского соуса – «винегрет». В качестве горячего были заявлены щучьи котлеты с картофельным пюре и соленьями, но до них добраться Оливия уже не рассчитывала – ей хотелось поскорее оказаться в деловой обстановке кабинета или гостиной, чтобы начать интервью.
– Итак, вашему визиту я обязан тем обстоятельством, что вы исследуете французское искусство начала XX века и, в частности, творчество Октава Монтравеля? – от рассуждений о видах осетровых рыб Волошин перешел, наконец, к делу.
– Да. И из конфиденциальных источников, – Оливия покраснела, – я узнала, что большая часть его работ, принадлежавших Доре Валери, была выкуплена вами…
– Ну, это не такой уж секрет, не смущайтесь, – улыбнулся Волошин, оголив зубы, белизна которых никак не соответствовала предполагаемому возрасту их обладателя – с виду Ною было около пятидесяти. – Я действительно много лет собираю работы этого мастера. Просто все сделки проводит мой агент. Поэтому, за исключением юридических документов, мое имя почти нигде не фигурирует.
– Вы, наверное, обладатель самой обширной коллекции его работ?
– Насколько мне известно, среди частных лиц – да. Мне не достались лишь те работы, которые Дора передала государству еще при жизни, и кое-что из того, что прикарманили родственники ее мужа: несколько картин, десяток скульптур и наброски к его последнему творению, «Итее».
– Если честно, именно «Итея» меня к вам и привела.
– Да, вы что-то такое упоминали в вашем письме… Если разрешите, я предложу вам паштет. Лара, моя домработница, делает его сама, и должен сказать, что в сочетании с гренками, деревенским маслом и рюмочкой «Гималайской Столичной» – это настоящий гастрономический экстаз!