Сердце матери
Шрифт:
Кукушка молчит.
Аня пытается читать, но мешают медовые запахи, солнечные блики, малиновки. Как научиться сосредоточиваться так, как это умеет делать Володя? Он сидит поблизости в своем лесном «кабинете» и упорно работает, отрывается от книги только затем, чтобы размяться на трапеции. Ничто не может его отвлечь. А Аня… «Да, Саша был прав». Однажды она спросила брата, какой, по его мнению, у нее самый большой недостаток. «Неровность характера», — не задумываясь, ответил Саша. Как выработать ровный, невозмутимый характер, какой был у Саши, какой вырабатывает в себе Володя? «Прочитаю десять страниц и только
Марк Тимофеевич телеграфировал в комиссию прошений царского двора.
Ваше превосходительство!
Умоляю исходатайствовать перед его императорским величеством государем императором не высылать мою невесту Анну Ильиничну Ульянову в Сибирь, дозволить ей поселиться при мне. Пожалейте меня и ее мать. Освободите ее для нас. Не разрывайте невидимо связанных сердец.
Действительный студент Елизаров.
«Мамочка, зачем эта ложь? — разрыдалась тогда Аня. — Какая же я невеста Марку Тимофеевичу? Мне не нужны его жертвы. Ведь он никогда мне не говорил о своей любви». — «Не успел», — убеждала мать.
Марк Тимофеевич сам пришел к Марии Александровне, пришел после казни Саши, когда не только знакомые, но и родственники закрыли для семьи Ульяновых двери своих домов. Он поведал матери о своей любви, о которой не успел и не осмелился сказать Ане лично. Тогда, в тюрьме, до сознания Ани не доходило, что это настоящая любовь. Слишком велико было потрясение гибелью Саши.
Хлопоты матери и телеграмма Марка Тимофеевича имели свои результаты. Ссылка в Восточную Сибирь была заменена Анне Ильиничне пятилетней ссылкой в деревню. Марк Тимофеевич остался в Петербурге — заканчивать университет. Писал почти ежедневно хорошие дружеские письма. Два года ни о чем не спрашивал Анну Ильиничну. На лето приезжал в деревню, но больше занимался с меньшими — Митей и Маняшей, которые всем сердцем привязались к этому сильному, доброму человеку. А вот теперь спросил Аню. И она ответила: «Да, согласна». Отправила письмо, и вдруг одолели сомнения. Хорошо ли сделала? Имела ли на это право?.. Кого спросить? С кем посоветоваться, пока не поздно? С мамой? Но так не хочется ее огорчать. С Володей?..
Аня собрала в горсть рассыпавшиеся по спине локоны, связала их лентой на затылке и побежала к зарослям орешника.
На дощатом столе разложены книги в бумажных желтых и серых обложках. Поверх них — камешки, чтобы озорной ветер не взъерошил страницы, не помял их. Подперев левой рукой голову и засунув пальцы в светлые кудри, Володя читает. Прищурил левый глаз. Поднял лицо, покачал отрицательно головой. «Нет, нет, маэстро Гегель, по-моему, вы здесь неправы. Интересно, что по этому поводу говорят Маркс и Энгельс».
Каждое утро, подтянутый и немножко торжественный, отправляется он с пачкой книг в лесной «кабинет», боясь опоздать даже на минутку. Он раскладывает на столе книги — это его учителя. Их много: Кант
Аня раздвинула кусты. Володя, упрямо закусив нижнюю губу, наносит карандашом еле заметные мелкие значки на полях книги. Быстро мелькает остро отточенный карандаш: то пригвоздит мысль восклицательным, то разворошит ее вопросительным знаком, то, как точным скальпелем, вспорет остроумной репликой. Жаркий разговор ведет девятнадцатилетний Володя Ульянов со своими учителями. Здесь, в этом лесном «кабинете», всегда оживленно.
Володя откинулся на скамейке, прислонился к стволу рябины, постукивает победно карандашом по столу, довольно улыбается. И Аня понимает: преодолена еще какая-то ступенька в его жадном стремлении познать явления жизни. Вытер ладонью вспотевший лоб, заметил кружевную косынку паутины, которую рядом с ним усердно выткал серый паучок. Один конец паутины прикреплен к столу, два других — к рябине. Володя поднял руку, хотел было стряхнуть и паука и блестящую на солнце серебряную паутину, но пожалел искусное творение труженика, осторожно подвинулся в сторону и тут же забыл о пауке, углубился в свою работу.
Аня заколебалась. Войти к нему в «кабинет» — значило бы ворваться в огромную аудиторию, прервать интересный, жгучий разговор, отвлечь на себя внимание. А вопрос у нее очень личный.
Володя занес карандаш над книгой. Аня осторожно сдвинула ветви орешника и пошла к дому.
Навстречу по дорожке мчалась Оля.
— Анечка, куда же ты пропала? Скоро приедет Марк, мы все пойдем встречать его за околицу. И Володю надо позвать.
— Нет, нет, не мешай ему. Пусть занимается. Есть еще время.
Оля, не скрывая восхищения, смотрела на сестру. Аня тоненькая и прямая и от этого кажется высокой. Локоны, подхваченные лентой, оттеняют бледное лицо и яркие карие глаза с золотыми точечками, как у мамы. А у Оли глаза круглые, в густых, дремучих ресницах.
Для Оли старшая сестра — идеал женской красоты и изящества. Оля старается во всем походить на Аню, но с огорчением отмечает, что не может сдержать стремительности в движениях, в походке. Аня даже книгу перелистывает каким-то неуловимо грациозным движением. Оля пробовала — не выходит. И стихи Аня пишет певучие, нежные. Оля пыталась и стихи сочинять, но они получались у нее озорные, насмешливые. Бросила.
И мечтать Оля не умеет. В ярких, буйных красках осени Оле чудятся языки пламени, которые вырываются из недр, охватывают поля и леса, и Оля даже слышит, как гудит огнем земля, отдавая собранные за лето солнечные лучи. А Аня осенью грустит. В метель Оле хочется кружиться вместе со снежинками, ее всегда одолевает буйное веселье, а Аня зябко кутается в платок и об одной-единственной снежинке может написать целую поэму…
Оля вздыхает. Нет, никогда ей, видно, не стать такой величавой, прелестной и умной, как Аня.
И еще у Ани есть жених. Марк. Самый замечательный человек на свете. Если бы у Оли был жених и она любила бы его так же, как любит Аня, она радовалась бы с утра до ночи, работала бы по двадцать часов в день, каждому рассказывала бы, какой у нее чудесный жених. А Аня грустит, и книга часто праздно лежит у нее на коленях. И письма от Марка прячет. До сих пор между братьями и сестрами не было никаких тайн. Все письма читали сообща. Но конверты, на которых крупным, размашистым почерком написано: «Мадемуазель Анне Ильиничне Ульяновой», — неприкосновенны. Правда, все знают, что вести в них хорошие. После каждого письма улыбка долго не сходит с Аниных губ.