Сердце мексиканца
Шрифт:
Но оставаться в постели и ждать она точно не собиралась.
Раздались шаги, замершие у двери спальни. Снова скрежетнул замок, отворилась и бесшумно закрылась дверь.
Темная фигура на секунду замерла на пороге и скользнула к ней.
Остановилась вплотную.
— Я буду кричать, — сказала Аля по-английски.
Он сделал последний шаг и притянул ее к себе, накрывая губами рот, обнимая двумя руками. Аля беспомощно дернула плечами, не зная, то ли отталкивать, то ли обнимать. Горячее его тело окутывало жаром даже через одежду. Он оторвался от ее губ, бросил быстрый пронзительный взгляд ей в глаза, мгновенно ошпаривший ее изнутри,
Движения были резкими, но на удивление точными, попадающими в цель — острые иглы возбуждения разбегались по ее коже, кололи вздрагивающее тело.
Он задрал футболку выше, поцеловал Алю в живот, скользнув языком в ямку пупка, спустился еще ниже, встал на колени.
Теперь уже она смотрела на него сверху вниз и откидывала голову, когда его пальцы вжимали ткань белья между ног, потирая клитор короткими, чуть болезненными движениями.
Он подцепил белые трусики, стягивая их с бедер. Освободил сначала одну ногу, потом вторую. Аля послушно переступила их и позволила ему лизнуть высокий свод ступни и поставила ее ему на плечо, откровенно раскрываясь перед ним.
Язык нырнул в уже текущую соками глубину, его губы накрыли ее между ног горячим и влажным.
Она судорожно и шелестяще выдохнула, смиряясь с происходящим.
13
Почему она не сопротивлялась? Не сказала больше ни слова?
Черт знает.
Он пах лаймом и перцем, был потомком жестоких индейцев и сопротивляться ему она не могла. Он знал все о любви и войне.
Как присосаться к влажным складкам, как резким краем языка пройтись так, что зайдется от острой сладости сердце, как воткнуть два пальца внутрь так, что задрожат и превратятся в желе ноги, как быстро и резко двигать ими, трахать жестко и жестоко, задевая ногтями нежные стенки, а языком делать так сладко и нежно — невыносимо! — что даже наплевать на то, как завтра будет саднить все внутри.
Как держать ее на краю, не давая ни расслабиться, ни взорваться, балансировать между удовольствием и болью, между внешним принуждением и внутренним подчинением, между отвержением и тягой. С каждым резким движением пальцев внутрь ее тела, с каждым касанием языка, Аля все лучше понимала тех, кто добровольно вырывал себе сердца, чтобы принести в жертву жестоким богам этих мест.
Она хотела оттолкнуть его, но одно мгновение на краю тянуло за собой следующее и следующее. Невозможно было отказаться. Еще секунда, еще, еще, только дай мне кончить, только дай хоть немного передохнуть — и я смогу.
Ее пальцы вновь сжимались в его жестких волосах, тянули, дергали раздраженно и зло, ногти царапали плечо, но он держал ее за бедра крепко и властно, не давая двинуться без разрешения, только управляя ею так ловко, словно точно знал, что она ощущает в тот или иной момент.
Аля не знала, что может кончить вот так — стоя, едва балансируя, насаженная на пальцы совершенно незнакомого ей мальчишки, едва придя в себя после угрозы изнасилования. Но все это словно сделало ощущения острее и темнее, так что она покачнулась в тот момент, когда раскаленная волна плеснула от его языка вверх, растекаясь по всему телу жалящими уколами
Накрыл горячим телом, вошел и принялся двигаться неожиданно плавно и нежно. После жестокой пытки пальцами эта нежность настораживала, заставляла ждать подвоха. Но его все не было, только саднящее ощущение внутри вдруг оказалось нарастающим удовольствием и выгнуло ее позвоночник навстречу его твердому телу.
Аля вцепилась ногтями в его плечи — не специально, просто стараясь удержаться по эту сторону реальности, но это не помогло. Она вела царапины вниз по спине бесконечно долго — ей казалось, несколько минут — все не кончался и не кончался оргазм, грозил стать вечным ее состоянием сладкой выгибающей боли.
Он не останавливался, раскачивая ее своими движениями, пока она не выдохнула последнее удовольствие стоном ему в рот, — он целовал ее, нежно, сладко, присваивая себе.
Про презервативы никто уже не заговаривал, но он вновь выдернулся из нее в последнюю секунду, сливая сперму на бедро и медленно, рвано выдыхая, опустил наконец свои наглые глаза. Свалился рядом с ее разгоряченным телом, закинул руку за голову и лежал, восстанавливая дыхание и слепо глядя в темный потолок, как она всего лишь час назад.
Аля, неожиданно для себя самой, придвинулась к нему, прижалась и провела кончиками пальцев по гладкой груди. Он поймал эти пальцы, поцеловал их.
Встал и начал одеваться.
Она приподнялась на локте, внезапно смутившись своей наготы под его быстрым острым взглядом, но почему-то так и не решилась натянуть скомканную простыню или укрыться ею.
— Как тебя зовут? — спросила она по-английски.
Он не обратил внимания, будто не услышал.
— Tu… te nombre… — попыталась сконструировать она ту же фразу на испанском, но он только хмыкнул.
Открыл дверь, вышел. Через секунду хлопнула входная дверь и снова раздался скрежет: он запер ее обратно за собой.
14
Аля любила путешествовать.
Ей повезло с родителями: мама была журналисткой, отец специалистом в тяжелой металлургии, настолько востребованным профессионалом, что суровый кризис девяностых они заметить не успели. Сначала было немного страшно и непонятно, зато потом быстро открылось столько возможностей, что ее молодые родители напрочь пропустили первые несколько лет Алиной жизни, мотаясь по миру то в командировки, то на конференции, то просто так, от избытка энтузиазма, отправляясь в те места, где не бывает командировок и конференций.
Первый раз в путешествие Аля летела на самолете в Венецию. Ей было десять, она только что приехала из детского лагеря, где нашла тьму подружек, выучила два десятка похабных блатных песен и научилась краситься. В последний день их отряд даже пустили на дискотеку для «взрослых». Она обменялась телефонами с половиной лагеря, пообещала приехать на вторую смену — и была огорошена новостью, что не только лагерная администрация считает ее взрослой, родители тоже.
Поэтому в первый раз собираются взять ее с собой.