Сердце метели

Белозерская Светлана

— Куда ты? Кури здесь, все равно никого нет.

— Может, мне и пописать здесь, раз никого нет? — с нажимом спросила Наташа.

— Хоть мне на голову, если тебе от этого полегчает.

— Я не хочу общаться, понимаешь? Не хочу. Уйди, ради Бога. Я думала, ты и так понял.

— Не понял. Это конкретно со мной ты не хочешь «общаться»? Я два дня, пока ты занималась своей личной жизнью, распинался перед журналистами, общался со всякой сволочью. Как я от этих морд устал, один Бог знает. Пришел к тебе, понимаешь, «пообщаться». Нет,

говорят, Никита, пошел ты… Призерша зрительских симпатий одна желают побыть. Я во всем виноват, да? Ко мне каждые две минуты кто-нибудь подходит и с невинным видом спрашивает: «Никит, а что у них там случилось-то?» Можно, уважаемая, я тоже здесь посижу, тем более что не знаю, как отвечать. Да, я к тебе пришел водку пить, так что расслабься и получи удовольствие.

«В самом деле, он-то чем виноват? — подумала Наташа. — Я совсем с ума сошла, на людей кидаюсь. У меня много лет не было человека ближе, чем он».

— Прости меня. Видишь, мне плохо. Я побуду еще немного эгоисткой, ладно? И что ты таскаешься везде с этим дебильником? Ты же знаешь, как меня это раздражает, сними, пожалуйста.

— Это не дебильник, а диктофон. Я текст учил.

— Какой еще текст?

— «Обманщиц». Ты хоть помнишь, что у нас репетиции начнутся сразу после гастролей? А Беляков — это не наш Иван, он за две недели спектакль выпускает на прогон, к нему на репетицию без выученного текста лучше не соваться. Лично я позориться не собираюсь и тебе не советую. Если, конечно, тебя театр вообще интересует.

— Не злобствуй, пожалуйста. И так голова болит.

— Вот я и говорю — давай выпьем. У меня бутылка «Золотого кольца» осталась. Я, как истинный жлоб, не выпил ее с чешскими товарищами. Выпью, думаю, с Наташенькой, по дороге домой… А мне говорят: «Уйди, противный, я не хочу с тобой общаться…» — начал юродствовать Никита. — А с чехами я благоразумно пил чешскую же «бровичку», как говорится, с кем поведешься, с тем и наберешься…

Никита жестом фокусника извлек из-за пазухи бутылку, маленькие стаканчики, нарезку копченой колбасы, две булочки, нож и помидорчик. Наташа с невольным восхищением наблюдала за этими манипуляциями.

— А цилиндра с зайцем у тебя там нет случайно?

— Надо будет, и зайца достанем. Это моя любимая жилеточка. Карманы на любой вкус — большие, маленькие, даже узкий и высокий есть — хоть вазу с цветами ставь.

Не переставая говорить, он открыл водку, вскрыл пластиковую упаковку, нарезал булочки, налил стаканчики… И достал из карманов маленькие вилочки и бумажные салфетки. Следя за ловкими движениями его красивых рук, мимикой подвижного лица, любуясь пластикой сильного тела, Наташа в тысячный раз подумала: «У него удивительно мужественная внешность».

Они выпили, закусили, Никита как бы между прочим спросил:

— Так что случилось-то? Поссорились?

— Нет.

— А что тогда?

— Не знаю. Он ушел, и все.

— Почему ушел?

— Выпить пошел, в бар. И не вернулся.

—

А ты что?

— Я спала, Никита. Не знаю я ничего. Проснулась — его нет. И все.

— Так, может, случилось что-то?

— Нет. Он передал мне кое-что. Утром, как я понимаю.

— Записку?

— Да нет, не записку. Вещи.

— Может, это первоапрельская шутка?

Наташа посмотрела на Никиту с отвращением.

— Да ладно, не обижайся. Это я дурак. Может, ты не понравилась его родителям, а он не хотел тебя заранее огорчать?

— Ну что ты говоришь-то такое? Во-первых, я бы поняла, а во-вторых, он бы вел себя по-другому. И что значит — не хотел огорчать? Нет, это все ерунда. Я просто не понимаю, что произошло.

— А кто их знает, иностранцев. Может, он просто напился и пошел спать. А вещи отдал еще с вечера. А может, он с нашим Версаче полетел на самолете?

— Никита, ну ты в своем уме? Помолчи лучше, если нечего сказать.

— Ну почему нечего? Он к нему явно неровно дышит, к Карелу твоему. Вдруг сообразил в последний момент? Сама говоришь, он пошел выпить. Может, он с ним и выпил?

От этого бреда Наташу затошнило, голова болела все сильней.

— Открой окно, — попросила она. Но окно, к сожалению, не поддавалось. — Тогда дверь хотя бы. И не кури здесь больше, мне плохо, — сказала Наташа и потеряла сознание второй раз в жизни.

Очнулась она от того, что перепуганный Никита бил ее по щекам и брызгал в лицо минеральной водой.

— Не увлекайся, — пробормотала она, — мне уже лучше.

— Может, врача поискать?

— Не нужен мне врач. Курить не надо в купе, тысячу раз просила.

— Ты мне всегда разрешала.

— Ну и дура, что разрешала. У меня голова болит до тошноты. И пить я не могу. Шел бы ты спать.

— Если голова так болит, выпить надо обязательно. Еще две рюмки, и пройдет. На себе проверял.

— Может, еще два стакана? И вообще все пройдет навсегда.

— Ну, это от тренировки зависит. Хочешь, я пойду поищу корвалол какой-нибудь?

— Чтобы все знали, что мне плохо? Нет уж, спасибо. Я лучше попробую поспать, дверь только не закрывай.

— Чтобы тебя тут и обчистили заодно? Может, хватит с тебя неприятностей? Ты давай спи, а я посижу, водку допью. Мне все равно туда идти не хочется.

— Делай что хочешь, только не кури и не пой. Буянить не будешь?

— Нешто мы не понимаем?

Под перестук колес она действительно уснула, на границе сквозь сон протянула таможенникам документ, предоставив общение с ними Никите.

Обнимающая ее рука нежно коснулась груди, спустилась ниже. «Надо будет рассказать Карелу, какой кошмар мне приснился», — сквозь сон подумала Наташа. Ладонь сильно и властно, коротким движением надавила на живот чуть выше лобка. Что-то неправдоподобное, неправильное почудилось ей в этой в общем-то знакомой ласке. Точно яркий свет включился в ее сонной голове, и она вскочила в ярости: