Сердце метели

Белозерская Светлана

Зазвонил телефон. Сердце болезненно сжалось. В звонках слышалось такое безысходное горе, что, еще не услышав ни слова, Наташа поняла, что случилось.

— Наташа? — потусторонне донесся голос.

— Раиса Афанасьевна? Степа?

— Отмучился. Вчера. Отпевание завтра. «Малое Вознесение» на Большой Никитской, знаешь? Напротив консерватории.

— Знаю, Раиса Афанасьевна. Я сейчас приеду!

— Не надо. Утром. Приходи, девочка. Потом приедешь, я совсем одна. Никого не хочу.

Было жалко Степу, так жалко, как ребенка! И себя, и своей молодости, и несбывшихся надежд, и неродившегося

мальчика — она почему-то не сомневалась, что это был мальчик.

Она вышла из дома, доехала до Большой Никитской. Смерть вернула юношескую чистоту источенному болезнью лицу покойного. Наташа взглянула на его руки, такие худенькие, точно принадлежавшие двенадцатилетнему мальчику, и заплакала. Но иное горе, горшее, немыслимое, молчало рядом.

Раиса Афанасьевна, в черном платке, прижалась к ее груди.

«Ныне отпущаеши раба твоего», — доносился монотонный голос. Свекровь сжимала ее руку, впиваясь ногтями. «Она не понимает, что мне больно».

Домой Наташа вернулась на следующий день, поскольку Раиса Афанасьевна попросила ее остаться — страшно было первый раз ночевать в пустой квартире. Женщины просидели на кухне почти до утра. Наташа чувствовала себя совершенно разбитой, ее подташнивало. «Хорошо, хоть в театр не надо ехать», — подумала она, войдя в свою квартиру. Взгляд ее упал на шкатулку с украшениями, стоявшую под зеркалом. С внезапной решимостью Наташа открыла ее, вынула кольцо, подаренное Карелом, серьги, сложила все в коробочку. Подошла к шкафу, достала шубу, аккуратно упаковала ее в чехол, положила в большую сумку. Туда же отправились платья, брюки, туфли и даже белье.

Наташа присела к столу, написала короткую записку. «Не понимаю, что случилось, — но, значит, случилось. Спасибо за все. Как только продам машину, верну деньги».

С трудом вытащив сумку из квартиры, Наташа села в машину и доехала до офиса Карела.

Стефан с другими водителями курил на улице возле машин. Наташа подошла к нему, вручила сумку и записку, попросила передать все это Карелу и, не задерживаясь, уехала. От этого поступка у нее почему-то поднялось настроение, но ненадолго. Войдя в квартиру, она заплакала. Потом вытерла слезы, сказала себе, что это никуда не годится, лучше сделать что-нибудь полезное. Выпила валерьянки, заела ее апельсином, подумав при этом, что не мешало бы есть больше витаминов и бросить курить. Вынула из сумки сигареты и торжественно выбросила.

Поскучала, позвонила Олегу. Рассказала о похоронах, выслушала его искренние, сочувственные слова.

— Я отправила Карелу его подарки, — сказала она.

— Напрасно, но если тебе от этого легче… Впрочем, я думаю, он тебе их вернет. Что все-таки у вас произошло?

Она рассказала.

— Ты понимаешь что-нибудь?

— Пока нет. Но подумаю, кто мог его так накрутить…

— Ты кого-то подозреваешь?

— Нет, я просто думаю. Пока. Кто его видел после тебя?

— Не знаю. Не хочу расспрашивать всех подряд… Никита не видел.

— Да? Уже что-то.

Поговорив еще немного, они попрощались.

Наташа набрала номер Никиты. Детский голосок ответил, что папа гуляет с собакой, спросил, что передать. Она попросила перезвонить ей, когда он вернется.

Подойдя к окну, Наташа увидела двух мам с колясками, подставивших

детские личики уже вполне весеннему солнцу. Погладила себя по еще плоскому животу, улыбнулась. И вдруг заметила, как округлилась ее грудь, даже бюстгальтер стал тесен. «Придется купить новое белье. Наверное, лучше сразу в магазине для беременных. Заодно присмотрю себе джинсы и свитер, тогда еще долго никто ничего не заметит. А могут вообще не узнать — сезон открывается только в ноябре, а в ноябре я уже должна родить».

От этих мыслей и подсчетов ее отвлек звонок.

— Вы мне писали? — весело спросил Никита.

— Да. Я хотела тебя спросить кое о чем. Ты нигде не собираешься выступать со своими программами?

— А что?

— Ну, если есть возможность, я бы присоединилась. Небольшие финансовые затруднения…

— Здорово! Мне как раз нужна программа минут на тридцать для Дома ученых. Они просили что-нибудь лирическое, без гражданского пафоса. Мы с тобой читали как-то Гумилева и Ахматову, помнишь? Надо что-нибудь в таком духе… Давай «Песнь песней»? На два голоса?

— Хорошо. Не оригинально, но зато на века. Что еще?

— Не знаю, сам думаю. Может, тебе что-нибудь придет в голову неизбитое?

— Мне пока только Кнут Гамсун приходит в голову. «Пан».

— Молодец, Наташка. Он у меня есть, я сейчас возьму его и Библию и накидаю что-нибудь. А завтра после репетиции сядем и посмотрим, что получается. Мы такую любовь этим ученым забацаем, что они будут рыдать. Пока, пойду искать и записывать.

— До завтра.

Наташа тоже нашла на полке Библию, но в ее настроении ее больше привлекал «Екклесиаст», а не «Песнь песней».

Позвонили в дверь. Она открыла. На пороге стояла ее сумка, на ней лежала записка.

Со вздохом Наташа развернула ее. «Прекрати меня оскорблять и ставить в идиотское положение. Я не коллекционирую женские вещи и не имею привычки их носить. Более того, ни одной женской тряпки я больше в своем доме не потерплю. Если ты продашь машину, я буду считать это просто плевком в лицо. Прощай».

«Когда я тебя оскорбила и чем? — чуть не закричала Наташа вслух. — Что я сделала, хоть бы кто-нибудь мне объяснил! Я так его люблю, как никого в жизни, чем же я поставила его в идиотское положение?» Плача она разложила по местам вещи. Среди них оказались духи, шампунь и крем, оставшиеся в квартире Карела. Наташе было грустно и так хотелось закурить, что она выскочила из дома и долго бродила вдоль берега Яузы.

Через неделю состоялся вечер в Доме ученых.

Сидя за кулисами, Наташа слушала проникновенный голос Никиты. «Он держит зал. От этого бархатного баритона просто дрожь по позвоночнику. У каждой женщины, наверное».

Наташа встала, готовясь. Страстная, нежная мольба донеслась до нее:

Вот зима уже прошла, Дождь миновал, перестал, Цветы показались на земле, Время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!