Сердце морского короля

Арнаутова Дана

Она помолчала, все сильнее расслабляясь под бережными ласками, совсем как раньше, в лесной хижине.

— Я думаю, — сказала она наконец, — измениться может любой человек. Просто это очень больно, как и дереву, когда его ветви обрезают и втягивают. Так больно, что решаются на это немногие из людей, а выдерживают еще меньше. Ты вот говоришь о бабочках… Знаешь ведь, как они получаются? Когда гусеница сплетает себе кокон, она не знает, сможет ли преодолеть все, что ее ждет. Представь! Она лежит там в полной темноте, неподвижная, беспомощная перед любой опасностью, такая маленькая и хрупкая. Кто угодно может раздавить или нечаянным движением выбросить на солнце. А ей уже не уползти и еще

не улететь. Поэтому она терпит и каждое мгновение долгих дней все силы отдает на то, чтобы измениться. Мало переплавить свое тело, вырастив крылья, нужно еще изменить душу, чтобы эти крылья не оказались бесполезны. Тем, кто с ними родился, легче, но даже они учатся летать, а если ты всю жизнь только смотрел в небо? Меняться страшно, Лил. Больно и тяжело. Может, поэтому бабочки такие легкие и радостные? После такого испытания вся их жизнь, пусть короткая, кажется им чистым счастьем. Они знают, что ничего, страшнее безмолвия кокона, с ними уже не случится.

— Не думал об этом… — после молчания уронил Каррас и крепче прижал к себе Джиад, обняв за плечи. — Но люди, да и иреназе, все-таки не бабочки.

— Да, нам сложнее, — согласилась Джиад. — У гусеницы всего два пути, либо она обретет крылья, либо умрет. А у человека сотни дорог, и он может пойти по любой, не зная, куда она приведет. Убить врага или пощадить? А может, оказать ему благодеяние? Поверить оступившемуся другу или решить, что предательство непростительно? Отойти с чужой дороги или преградить ее? А может, решить, что это твоя дорога, и попытаться обогнать того, кто по ней идет. Мы каждый день творим свою судьбу сотнями, тысячами слов и поступков. И лишь немногие обретают крылья…

В этот раз молчание было гораздо дольше. Потом Лилайн потянулся и коснулся губами ее щеки. Джиад немного повернулась, подставляя ему губы, и приняла неуловимо нежный поцелуй, совершенно не похожий на прежние, полные страсти и жажды.

— Мы ведь не о бабочках заговорили, — шепнул ей Лилайн, отрываясь от губ и всматриваясь в лицо. — Ты веришь ему? Алестару…

— Да, — выдохнула Джиад короткое слово с привкусом обреченности, такое простое, но упавшее подобно удару милосердия в подставленную грудь. — Я верю. Не словам, Лил. Его боли. И поступкам. Дороге, которую он выбрал и по которой идет изо всех сил. Ты сегодня увидел несколько шагов, а сколько их уже было и сколько будет впереди. Я видела, как он менялся. Не в темноте кокона, а под ударами судьбы, кровью и трудом своей души. И я верю ему.

— Ясно, — уронил Лилайн, и Джиад опять уткнулась в его плечо, пряча лицо.

Ей было смертельно стыдно за поцелуй, случившийся в темноте коридора, хотя она в самом деле никогда не обещала Лилайну верности. Просто между ними и не могло быть ничего другого. Но вот случилось. Наверное, ей стало бы легче, признайся она Лилайну и попроси прощения, но Джиад совершенно точно понимала, что тогда сложнее станет ему. И позорно промолчала. Только когда руки наемника уже иначе двинулись по телу, дразня, намекая и обещая, попросила, изнемогая от вины:

— Поздно уже, Лил… Я вымоталась, как мельничная лошадь у жернова. Да и у тебя плечо… Давай потом? Завтра…

— Хорошо, — очень ровно сказал Каррас. — Завтра так завтра.

«Словно отсрочку прошу, — подумала Джиад горько. — От чего-то нужного, но неприятного. Да что со мной?!»

«Мало понимать, что растить крылья — это больно, — шепнул вдруг в ее сознании чей-то голос, незнакомый, но удивительно что-то напоминающий. Что-то, для голоса вовсе невозможное, наводящее на мысли о хвостах, плавниках и зубах. — Нужно еще сделать шаг в небо, когда крылья отросли».

Глава 13. Песок сквозь пальцы

—

Я сплю? — спросила Джиад, паря в бело-золотом облаке, ничуть не похожем на воду. И сама себе ответила: — Какой красивый сон…

Вокруг плавали огромные тени, то ли рыбы, то ли птицы, то ли огромные цветы. Сливались, перетекали друг в друга, рождая новые фигуры причудливых очертаний, таяли и снова возникали, так что у Джиад закружилась голова, как ни странно это было для сна.

— Ну наконец-то! — послышался вдруг звонкий возмущенный голос. — Я уже думал, никогда до тебя не достучусь. Надо же быть такой упрямой, только засыпаешь — и тут же ныряешь в собственные сны! А я тут бегай вокруг! То есть летай. То есть… хм, неважно, в общем.

— Кто ты? — спросила Джиад, вглядываясь в облако немного плотнее других, откуда шел голос.

— Я — это я, — детским голосом, но как-то очень взросло отозвался невидимка. — Но чтобы ты не таращилась на эту субстанцию с таким подозрением, приму более понятный вид. Что там у тебя в памяти подходящего? Ага…

Облако еще сильнее сгустилось, потемнев, приобрело черты человеческой фигуры, впрочем, слишком маленькой для взрослого. Перед Джиад повис в золотистом мареве совершенно голый смуглый мальчишка лет семи-восьми, с рыбьим хвостом, как у иреназе, и двумя крыльями за спиной. Одно крыло было оперенным, словно у орла, а второе — округлым и разноцветным, как у бабочки. Лицо последовательно менялось, и Джиад показалось, что она видит в мелькающих чертах некоторых соучеников, маленького воришку, встреченного на арубском базаре, еще кого-то знакомого. Наконец его волосы яростно порыжели, загорелую кожу усыпали конопушки, нос весело задрался, а глаза налились пронзительной синевой. Перед ней был рыжий конюшонок…

— Вот, теперь годится, — сказало существо, широко улыбаясь во всю детскую рожицу. — Правда ведь, я прекрасен?

— Без всякого сомнения, — подтвердила Джиад, пытаясь собраться с мыслями. — Но я все-таки не понимаю, кто ты?

— А ты догадайся! — фыркнул «конюшонок». — Ты ведь жрица, должна разбираться в богах.

— Я жрица Малкависа, — возразила Джиад. — Но ты не он.

— Еще чего! — снова фыркнул «конюшонок», теперь с явным возмущением. — Терпеть не могу всю эту братию воинских богов! Твой еще из приличных, он все-таки больше хранитель и защитник. А остальные — у-у-у-у… Нет, малышка, я не Малкавис. Но на некоторые вопросы я ответить не могу. Не положено! Придется тебе самой пошевелить мозгами.

Он хихикнул, а потом посерьезнел и сказал:

— Времени совсем мало, оно уходит, как песок сквозь пальцы. Нужно поторапливаться, а вы еще ничего не поняли.

— Так помоги нам! — взмолилась Джиад. — Кто бы ты ни был! Прошу!

— Еще помочь? — возмутился «конюшонок». — Я постоянно за тобой присматриваю! Со всех ног сбился! То есть лап. То есть…

Он оглядел свой чешуйчатый хвост, а потом опять сердито посмотрел на Джиад.

— Это я сделал так, что вы с этим рыжим недоразумением впервые в жизни сказали друг другу несколько спокойных осмысленных слов! Это я подбрасывал вам улики и наводил на след! А кто тебя от Тиарана спас? Два раза, между прочим! И ты еще…

Он осекся, словно сказал лишнего, и запыхтел в точности как обиженный мальчишка, угрюмо глядя на Джиад, а ее озарило. Этого не могло быть! Но здесь, в таинственном молочно-золотом сумраке, невозможным и так было все, поэтому Джиад выпалила, чувствуя себя дурой:

— Жи? Ты — Всеядное Жи? Но…

— Догадалась… — вздохнул «конюшонок». — Оно самое. И нет, я не твой салру, хотя он милашка. Я в нем просто гостил.

— Но что ты тогда такое? Это ты говорил с Тиараном, когда он обезумел?! Получается, я тоже схожу с ума?