Сердце на ладони
Шрифт:
— Давайте, гражданин Дымарь, без философии. Что дало вам основание написать такую записку?
— Чутье. Я, да чтоб не знал Савича! Хэ! Как облупленного. Я никогда не верил, что он честно служит немцам. Он заказал у меня костюм. Я на примерках начал прощупывать, чем же он дышит? Доверительно рассказывал ему про зверства гитлеровцев. А он говорит: мы сами виноваты. И — против партизан… Савич против партизан! Я подумал тогда: «Кого ты хочешь провести, доктор Савич?»
— Ну и гнида! — бросил Шикович с омерзением.
Предатель вздрогнул, но тут же надулся, как петух, взвизгнул:
— Прошу не оскорблять! Я человек…
— Какой ты человек! Ты хуже тифозной вши!..
— Кирилл Васильевич! — укоризненно покачал
— Если со мной будут так обращаться, я не скажу больше ни слова. — И Дымарь насупился.
Шикович только теперь заметил, что все _ зубы у него вставные. Стала так противно, что Кирилл боялся, как бы его не стошнило.
— Это вы усвоили, — бросил Сербановский, набирая номер телефона. — Алло. Швагерова ко мне, — положил трубку, повторил: — Свои права вы усвоили, — и Шиковичу: — Однажды, когда он вывел меня из терпения вот. так, как вас, и я повысил голос, знаете, что сказал этот «законник»? «Может, ударить хотите? Ага, боитесь! Не то время». Никогда, ни в какие времена я не стал бы пачкать о вас руки, Дымарь. Противно.
Шикович спросил уже почти спокойно:
— Все же интересно, что заставило вас продавать людей фашистам? Лучших людей.
Дымарь прищурил глаз с шутовской гримасой и не ответил.
— Расскажите, как вы стали Березовским, — приказал майор.
Портной прищурил Второй глаз и опустил седую голову на грудь.
Рассказал сам Сербановский:
— Вам это должно быть интересно, Кирилл Васильевич. Уничтожив документы на Дымаря, он симулировал эпилептический припадок. Упал на улице вечером. В Куйбышеве это было. Так, Дымарь? Естественно, попал в больницу. Пришел в себя — хвать, пусто в карманах. Всего якобы обчистили: документы, деньги, часы. Фамилия? Березовский Сергей Петрович. По справке из больницы получил новый паспорт. Устроился в Вольске. Лучшим портным считался у рабочих цементного завода.
Дымарь на миг поднял голову, и ехидная улыбочка искривила его бескровные губы.
В комнату, спросив разрешения, вошел коренастый бородач в ватнике, в высоких юфтевых сапогах. Фигура его, походка, руки выдавали человека физического труда. Может быть поэтому, неуместными и лишними казались очки на его бородатом широком лице.
Шикович заметил, с какой ненавистью глянул на дородного бородача плюгавый Дымарь.
Швагеров, бывший следователь полиции, поздоровался и дисциплинированно подождал у порога, пока Сербановский не показал ему, куда сесть.
— Ну, чем вы занимаетесь? — спросил майор.
— Осматриваю город. Какой город вырос! Какой город! — И он глубоко вздохнул, не то от восторга, не то сожалея, что город построен без него.
— Город — песня, — согласился Сербановский,
— Песня?! Это вы хорошо сказали. — Швагеров, не снимая очков, вытер чистым платком, глаза.
— Скажите Швагеров, что доносил вам Дымарь о Кузьме Клеще?
Подследственный настороженно повернул голову к свидетелю. Швагеров задумался.
— Я вам напомню. О том парне, который казнил Лучинского.
— Ах, о Яроше?
— Откуда вы знаете его настоящую фамилию?
— После того случая вскоре установили, что никакой он не Клещ, а студент медтехни-кума Ярош. Вся полиция была поднята на ноги, чтоб его поймать.
— Хотите знать, у кого он скрывался? У Савича.
Косматые брови Швагерова поднялись от удивления. А Дымарь дернулся на стуле и визгливо крикнул:
— Про Клеща я никому слова не сказал! Швагеров покачал головой:
— Мне про Яроша он не говорил,
— Швагеров, я не хочу лишний раз напоминать вам, что значит для вас искренность и откровенность.
— Товарищ майор! Я за свою вину пятнадцать лет отбыл. Недавно начал жить заново. Почувствовал себя человеком. Вы читали мои характеристики. Так неужто вы думаете, что я буду теперь выгораживать этого… паука?
— Сам ты паук! — злобно огрызнулся Дымарь.
— Был, —
— Вы знали, — Сербановский заглянул в бумаги, — Лотке? Механиком пожарной команды был одно время.
— Лотке? — Швагеров хмыкнул. — Каких только фамилий у него не было. Это Ганс Крафт. Колонист с Украины. Шпион.
— Агент СД?
— Безусловно,
— Дымарь был знаком с Крафтом?
— Нет, не был! Не знаю никакого Крафта! — поспешил отпереться подследственный.
— А по-моему, был, — сказал Швагеров. — Что-то мне припоминается, когда ты шил мне костюм, Крафт тоже пришел на примерку. Тогда он был в форме железнодорожника,
— Мало кому я шил! Всех…
— Ясно! — перебил Сербановский. — А теперь повторите кратко свои показания по делу Савича,
Швагеров понял, что повторить надо для этого другого, незнакомого ему человека в штатском, и, повернувшись к Шиковичу, стал рассказывать:
— Ну, Савича мы считали надежным. Конечно, с позиций «нового порядка». Многие «деятели» вызывали подозрения. Он — нет, И вдруг — его записка, — кивнул на Дымаря, потом на стол, — та, что в деле. Я знал его манеру. Если не совсем уверен, он сообщал устно, там, где уверен, всегда письменно, чтоб оставить документик, очевидно,
— Врешь! — выкрикнул Дымарь,
— Зачем же мне врать? Я даже растерялся. Признаюсь, было желание самому поймать такого сома, как Савич. Благодарность, деньги, карьера, чтоб им провалиться. Ведь там никто никому не верил, все друг от друга таились, как бы перехитрить, вырваться вперед. Однако побоялся я сам… Большая ответственность. Куда мне! Начальнику сказал. Тот, помню, тоже растерялся… Если, говорит, Савич с ними, — с нашими, значит, с партизанами, — никому, говорит, из нас не будет веры у СД. Удерет Савич — труба нам. Взять его без доказательств — тоже не легко. Одним словом, ломал голову начальник. Мне ничего не поручил, хотя делом о медикаментах занимался я. Но мы еще раньше договорились вести его, как обычное уголовное. Это, знаете, проще: уголовными делами меньше интересовались. Кто из них донес в гестапо, он — еще один кивок в сторону Дымаря — или начальник полиции, не знаю.
— Сам ты!.. Сам донес! — вдруг закричал Дымарь. — А теперь хочешь свалить на меня? Хочешь остаться чистеньким?
— Нет, я не чистенький. Но я в сорок четвертом пришел из лесу. Вот я, судите. А ты где был? Не я начал шпионить за Савичем. Я вообще ни за кем не шпионил. Я вел дела, как следователь.
— По существу, — напомнил Сербанов-ский, и Швагеров опять повернулся к Шико-вичу,
— Естественно, что Савичем занималось само гестапо. Не успели мы оглянуться, дело было сделано… Позже я узнал, что в день налета и убийства доктора гестапо стало известно, что у него скрывается представитель партизанского штаба. От кого, каким образом они проведали об этом, никто мне не говорил. Но это, безусловно, ускорило развязку. В полиции рассказывали, что Савич отстреливался. Действительно, были убиты два гестаповца и трое или четверо ранены. Убили Савича или сам он застрелился, об этом молчали. Кто мог решиться раскрыть рот, если официально объявили, что доктор убит партизанами? Потом нашему начальнику выболтал пьяный адъютант фельд-коменданта лейтенант Крейман, что во время операции «Доктор» (это у них называлось «операцией») машины гестапо были обстреляны из соседнего сада из автоматов. Видимо, тогда-то и убили и ранили гестаповцев. Полагаю, это навело их на мысль объявить, что Савич убит партизанами. Вы спрашивали, зачем нужна была оккупантам подобная провокация? Я так думаю: боялись примера. Если объявить, что шестидесятилетний доктор, руководитель отдела городской управы, вел активную борьбу, как бы это подняло дух подпольщиков и всех патриотов! А так, наоборот, можно было деморализовать тех, кто был связан с Савичем. По этому делу я знаю еще, что врач инфекционной больницы Окулова…