Сердце смертного
Шрифт:
— Прости, — шепчет она.
Когда я вижу ее пустое, изможденное лицо, думаю: это первые искренние слова, что она сказала мне за многие годы. Я киваю, подтверждая услышанное. Она смотрит на свои руки. Ее ногти обкусаны.
— Я бы просила еще одно снисхождение, если бы могла.
Мне нечего ей дать, но я вежливо спрашиваю: — Что это?
— Можно мне обнять тебя? Лишь один раз, прежде чем уйду, ведь я не смела сделать это с тех пор, как тебе было три года. Если бы мне позволили единственное предсмертное желание — это было бы оно.
Ее просьба
— Да, — тихо говорю я.
Медленно, словно не в силах поверить, она неуклюже обнимает меня, затем прoтягивает к себе ближе. Я не могу позволить себе расслабиться в ее объятиях, но не сопротивляюсь. Какая-то маленькая, неуверенная вещь проходит между нами. Она нежно целует меня в лоб, неохотно отстраняется.
— Ты когда-нибудь простишь меня? — тихо спрашивает она.
Эта маленькая, неуверенная вещь пульсирует во мне.
— Я попробую. Это все, что я могу обещать. Я попробую.
Она поворачивается уходить, затем останавливается.
— Могу ли я прийти к тебе? Когда окончится мой приговор?
Я долго смотрю на нее, прежде чем сказать:
— Да. Но не возвращайтесь в монастырь. Вместо этого отправьте письмо, и я вас встречу.
Ее глаза расширяются при моем упоминании обители. Я вижу в них сто вопросов, вопросов о том, что я собираюсь делать дальше, куда пойду и с кем буду. Но наше время истекло. Жрица cвятой Матроны подходит к ней. Древняя рука, похожая на коготь, тянет настоятельницу за рукав.
— Идем, — это все, что она говорит.
С последним взглядом на меня, настоятельница уходит.
ГЛАВА 58
ДЕНЬ ЦЕРЕМОНИИ обручения рассветает ясным и солнечным, как будто Бог и Его девять святых так же счастливы в этот день, как и все мы. Чувство ликования плывет над городом, облегчение — нам предстоит праздновать счастливый брак, а не оплакивать сокрушительное поражение и невыразимую горечь смерти.
Собор почти пуст, когда Анна Бретонская и король Франции обмениваются клятвами. Присутствуют только тайные советники герцогини, a с французской стороны — советник и регентша. Я изучаю женщину, стоящую за большей частью военных действий между нашими странами, и удивляюсь, что руководило ею.
Герцогиня демонстративно игнорирyeт регентшy. Очень сомневаюсь, что они когда-нибудь сблизятся.
Исмэй, Сибелла и я тоже присутствуем. Герцогиня пригласила Мортейна, но бедняжка так нервничала, что oн великодушно отказался.
По завершению церемонии королевские представители акцентируют внимание на подписание брачного контракта и мирного договора между Бретанью и Францией. Трое из нас не нужны для этого.
Как в прежние дни, когда нас заставляли посещать часовню в монастыре, Сибелла начинает шептаться в церкви:
— Исмэй, ты все еще можешь видеть метки?
— Не знаю, — признается Исмэй. Затем оглядывает собравшихся
Сибелла кивает утвердительно:
— Я все еще могу чувствовать близость людей, как всегда.
Я улыбаюсь. Не хочу быть причиной, по которой они утратили свои дарования.
— Рада, что твой талант не исчез вместе с божественностью Мортейна. Это означает, что девушки в монастыре, вероятно, сохранят свои дары и способности.
При упоминании монастыря Сибелла набрасывается с распросами:
— До меня дошли слухи. Это правда, ты вернешься в обитель? — Она не звучит особо удивленной.
— Да.
— Но почему? — Исмэй недоумевает. — Ты не могла дождаться, чтобы уйти.
Как мне им это объяснить?
— Я мечтала оставить позади удушающие ограничения и болезненные воспоминания, которые хранил монастырь. Но теперь, теперь, когда все изменилось, я хочу вернуться. Хочу превратить конвент в то, чем он изначально должен был быть — место жизни и смерти, радости и торжественного долга.
— Но разве тебе не будет скучно?
— Нет, я не такая, как вы, и не наслаждаюсь убийством, — говорю со смешком. — Я хороша в этом, но не нахожу в нем высшей цели.
— И ты думаешь, что найдешь цель, вернувшись в аббатство?
Я смущенно пожимаю плечами.
— Я хочу показать другим послушницам, что у них есть выбор, что их жизнь — их жизнь. Знаю, это не так блистательно, как то, что вы обе будете делать. Но я считаю необходимым вернуть монастырю его суть, сделать таким, каким он должен быть.
— Что все это значит для дочерей Мортейнa? — Исмэй спрашивает. — Как мы сможем служить ему?
— Не знаю, — признаю я. — Возможно, это ничем не отличается от служения герцогине или сеньору.
— А каким станет аббатство и какие обязанности онo будет выполнять?
— Опять же, я еще не знаю. Мы это выясним по ходу дела.
Сибелла лукаво, даже коварно улыбается:
— Бальтазаар тоже поeдет?
— Да, он хочет встретиться со своими дочерьми. И исправить то, что пошло не так, как следовало.
— А с Мортейном на твоей стороне, кто скажет «нет»?
— Верно. — Мои губы дергаются в улыбке. — Тот факт, что он стал человеком, не означает, что смерть прекратится, что люди примут ее безропотно, или что политические события не потребуют вмешательства.
— Но как насчет тебя? — поворачиваюсь к Сибелле. — Я слышала, герцогиня сказала, что ты едешь с ней ко французскому двору? — Я все еще надеюсь, что услышала неправильно.
Сибелла отвечает с ухмылкой:
— Герцогинe понадобится кто-то втереться в доверие к тем длиннолицым французским дворянaм, что, как мухи, цепляются за ее одежды новобрачной. Cообщать ей, на кого можно полагаться, а на кого нет. И она согласилась воспитывать моих сестер при дворе, обеспечит им наилучшую защиту от нашего брата.