Сердце солдата (сборник)

Коноплин Александр Викторович

Подумав, он решил, что, двигаясь по бездорожью напрямик, скорее догонит отступающие части, а если и не догонит, то самостоятельно выйдет из окружения в самый короткий срок. У него не было компаса, но он хорошо ориентировался по солнцу, звездам, моховым болотным кочкам и находил дорогу благодаря отличной памяти.

Сначала он выбрал направление на северо-восток, так как был уверен, что бои идут где-то возле Риги, но уже на второй день изменил маршрут: на Ригу день и ночь двигались танковые колонны, автомашины с пехотой и мотоциклы. В деревнях они останавливались

на короткий отдых и не было ничего проще, чем попасть в лапы убийц в серо-зеленых мундирах. Простая догадка подсказала ему, что надежная защита от них находится сейчас только на востоке, и Петер стал мечтать поскорее добраться до старой русско-латвийской границы. Уж там-то, думал он, немцев непременно остановят!

Однажды, идя лесной тропинкой и, по обыкновению думая о своем, он услышал знакомый окрик:

— Стой! Кто идет?

Сердце Петера замерло. Из кустов вышел пожилой красноармеец, настоящий, живой и, главное, с винтовкой. Петер в изумлении разглядывал его, еще не вполне веря своим глазам, и вдруг протянул ему горсть ягод земляники — все, что собрал дорогой.

Боец подозрительно покосился на ягоды и потребовал документы. Пока он, морща лоб и шевеля губами, читал временное удостоверение младшего лейтенанта, Кампа засыпал его вопросами. Больше всего его интересовало, как идут дела на фронте, когда остановлены немцы, какая дивизия стоит здесь, далеко ли отсюда до границы и где находится штаб полка. Он хотел представиться командиру.

Выслушав все, часовой, не говоря ни слова, повел Петера в глубь леса. На солнечной, пахнущей смолой и цветами поляне спиной к Петеру стояло несколько военных.

— Вот вам и полк, и дивизия, а может, и фронт, — сказал вполголоса часовой. — Докладывайте…

Военные обернулись все сразу и взглянули на Петера.

— Подойдите ближе, товарищ младший лейтенант! — приказал полковник.

Не успел Петер поднять ладонь к виску, как стоявший рядом майор с совершенно белыми висками и глубокими носогубными складками сказал:

— Доложите товарищу полковнику, кто вы, откуда, предъявите удостоверение и прочие документы, если таковые имеются…

Полковник закашлялся в клетчатый шелковый платок, на котором проступила кровь, и сам шагнул к Петеру.

— Сколько тебе лет, сынок?

— Двадцать один, — ответил Кампа. — Будет в августе.

— Двадцать один… — повторил полковник и больно сжал плечо Петера крепкими пальцами. — В эти годы я, брат, эскадроном командовал! А тебе взвод дали? — Петер кивнул. — Ну ничего, не горюй. У тебя все впереди, все. А вот у Егора Реутова уже ничего…

В нескольких шагах от них, укрытый от солнца густой кроной сосен, лежал на земле раненый. От множества бинтов он походил на уродливую куклу с кудрявой головой и закрытыми глазами. Рядом с ним сидела женщина — то ли врач, то ли медсестра с заплаканными глазами и распухшим носом на круглом добром лице. Каждые две-три минуты она снимала марлевую салфетку со лба раненого, мочила ее в котелке с водой и снова клала на лоб. Из другого котелка

она поила раненого, насильно раздвигая его сухие губы. Поодаль сидело человек пять или шесть красноармейцев и один сержант.

— Что, Машенька, плохо ему? — спросил, подходя ближе, полковник.

— Плохо, Иван Семенович, — ответила женщина и спрятала лицо в ладонях.

— Да… Что делать, что делать… Война! — ответил сам себе полковник и опустился рядом с ней на траву. — До вечера-то протянет или нет? Как думаешь? — Она только плечами пожала. — Экая беда! Надо бы Галкина спросить. Он в этом знает толк… Онуфриев, где Галкин?

— Галкин на посту, товарищ полковник, — ответил сержант, — токо-токо заступил.

Полковник подумал.

— Пришли его.

— Лахнов, — сказал сержант, — иди подмени. Скажи, полковник Чоботов зовет.

Минут через пять из кустов вышел тот самый часовой, который остановил Петера, и молча приблизился к полковнику.

— Вот что, Галкин, — сказал тот, — взгляни на своего капитана. Лучше ему или нет?

Солдат не шелохнулся.

— Ну, что же ты стоишь?

— А что мне делать?

— Выполняй приказание.

— Так я ж не доктор, товарищ полковник! Санитар я.

— Все равно должен знать…

— Ничего я не знаю. Не обучен…

— А ты взгляни хорошенько, взгляни. За пульс подержись, сердце послушай. В гражданскую небось лечил, не стеснялся. Забыл? А я помню!

Солдат молчал.

— Экий ты упрямый! — рассердился полковник. — Ну что тебе стоит?!

— Ничего не стоит, — сказал санитар, — а только ни к чему это…

— Как так ни к чему? Да ты что говоришь?

— А так ни к чему. Сами все понимаете…

Чоботов взял его за рукав и отвел в сторонку.

— Я все понимаю, Николай Иванович. Ты мне как старому знакомому скажи. Нам всем это знать надо. Ведь сам-то ты знаешь точно.

Галкин покосился через плечо на женщину и хмуро произнес:

— К обеду отойдет.

Полковник покачал головой.

— Таким, как он, только бы и жить! Какой командир! Ах, Николай, Николай, убил ты меня!

— Будто вы сами не знали!

— Надеялся… Лучший комбат! Думал в случае чего ему полк передать…

— Полк-то наш, Иван Семенович, накрылся, — очень тихо сказал Галкин, — один штаб остался. Так что и передавать нечего…

— Полк будет! Будет, Галкин! Он и сейчас есть!

— Семьдесят человек…

— Молчи, Галкин! Молчи! Есть знамя, значит, жив наш двести сороковой! Дойдем… Доползем до своих и восстанем из небытия! Иди, Галкин, на пост и стой твердо! Я знаю, ты хороший солдат. Иди!

Капитан Реутов умер после полудня. Его хоронили тут же на поляне под соснами. На внутренней стороне его каски — чтобы не смыл дождь — и на всякий случай на ближайшем стволе дерева написали все, что полагается писать в таких случаях: год рождения, дату смерти, коротко — его ратный подвиг и — это уже для добрых людей — адрес жены и матери, чтобы сообщили когда-нибудь, если другие, знакомые, не успеют этого сделать…