Сердце солдата (сборник)

Коноплин Александр Викторович

После похорон все, кроме часовых и Марии Никитичны, легли спать: на рассвете полк должен был тронуться дальше на восток. Петер наломал хвойных веток и улегся на них рядом с Галкиным. Земля успела остыть, и от нее несло холодом.

— Ты спи, — сказал Галкин, — через два часа поднимут…

Кампу разбудила перестрелка. Мимо него, отстреливаясь на ходу, бежали люди. Он вскочил и тоже побежал, стараясь не потерять бойцов из виду. На его счастье, они скоро залегли, и Кампа лег вместе с ними среди болотных кочек, так же, как они, старательно высматривая нечто

в бледных сумерках.

Час или полтора над лесом царила тишина. Потом где-то за спиной Петера послышался рокочущий бас полковника Чоботова.

— Может, кому из часовых спросонок померещилось?

Ему ответил капитан Богданов:

— Онуфриев сам видел автоматчиков.

— Если бы вы, товарищ полковник, согласились тогда оставить Реутова в деревне, мы бы не сидели двое суток на одном месте! — сказал майор Бахтин.

— Оставить такого человека, как Реутов, на произвол судьбы?! На верную гибель?!

— Стой! Кто идет?!

Из кустов, мокрые по пояс, выходили бойцы, коротко докладывали либо капитану Богданову, либо самому командиру полка:

— Выход на север закрыт!

— На северо-восток дороги нет.

— На южной окраине болота — немецкие автоматчики!

— Вдоль восточной опушки леса — немцы с двумя пулеметами!

Командиры молча выслушивали донесения. На их лицах не было ни страха, ни сомнения, а только озабоченность и необыкновенная усталость. Все ждали последнюю группу, ушедшую на юго-запад. Ее повел старший лейтенант Масленников.

— Если и там нет «окна», придется идти на прорыв, — спокойно сказал Чоботов.

Масленников вернулся, когда солнце поднялось над горизонтом. Два бойца вели перед собой пленного немца со связанными за спиной руками, двое других несли раненого товарища.

— Вот… трофеи… — сказал Масленников, кладя на землю автоматы. — Троих на месте уложили, этого взяли сюда…

— А выход? Выход из болота есть? — спросил полковник.

— Выход? — Масленников удивленно вскинул брови. — Выход, по-моему, один: собраться в кулак и двинуть напрямик. Конечно, выбрать, где немцев пожиже…

И разведчики, и пленный немец, которого допросил майор Бахтин, сходились на одном: самое слабое место немецкого кольца — южная часть болота. Здесь, по уверениям пленника, нет пулеметов, в то время как в других местах имеются даже минометы.

— Ну что ж, — сказал Чоботов, поднимаясь с земли, — на юг так на юг. Капитан Богданов, вам — первому… А тишина-то какая, други мои! Даже не верится, что может быть такая тишина. И ведь вот что удивительно: птицы поют!

Все оторвались от карты и недоуменно посмотрели вверх, на макушки сосен, где, в самом деле, наперебой заливались какие-то пичуги.

Глава вторая

Выход из кольца был назначен на двенадцать ночи — самое темное время в эти дни июня, но в половине десятого вечера заскучавшие от безделья немцы начали обстреливать лес из минометов. Судя по всему, немцы довольно точно знали, где находится полк, но не знали даже приблизительно, сколько от него осталось, и поэтому не решались атаковать.

После

первых же разрывов появились убитые и раненые. Мария Никитична и Галкин не поспевали делать перевязки. На бинты рвали нательные рубахи и гимнастерки, снятые тут же с убитых. После минометного обстрела островок стал похож на кладбище, куда свезли умерших, но не успели похоронить. Полковник Чоботов сам обошел этот клочок леса и вернулся удрученный: двенадцать убитых и восемнадцать раненых!

Даже если дать на каждого раненого по два носильщика, то боеспособных останется меньше сорока человек.

— Такими силами разве что против спящих идти или вдребезги пьяных, — мрачно сказал он.

— Будем надеяться на один из этих вариантов! — не то пошутил, не то съязвил Бахтин. — Кстати, товарищ полковник, не пора ли сейчас всерьез подумать о той большой ответственности, которую мы берем на себя в данной ситуации? Нашу смерть нам охотно простят, а вот потерю знамени — вряд ли. Ведь оно может попасть к врагу.

Чоботов покосился на него и ничего не ответил. Как понял Кампа, разговор о знамени возникал и раньше, но тогда за то, чтобы с ним не расставаться, были все командиры батальонов.

Сейчас их нет, а единственный из оставшихся в живых капитан Богданов на этот раз промолчал…

— Ты что предлагаешь?

— То же, что и раньше: спрятать понадежнее, отметить место, а потом вернуться…

— А если не вернемся? Ты понимаешь, что это значит? Оно же пропадет! Дожди, сырость!

— Понимаю, товарищ полковник. Но даже это лучше, чем отдать его в руки врага.

— А что скажешь ты, Богданов? — спросил полковник.

— Я согласен с начальником штаба, — ответил капитан. — Из сорока человек кто-нибудь непременно выживет…

Полковник ушел на другой край лесочка и долго бродил в одиночестве возле самой опушки.

До назначенного им самим часа прорыва оставалось меньше сорока минут, когда он вернулся, сам нашел и разбудил Онуфриева.

— Давай, брат, ничего не поделаешь! Капитан Богданов, постройте полк! Для прощания…

Заспанный сержант Онуфриев снял с себя шинель, гимнастерку и принялся разматывать бинты, окутывающие его грудь и живот. Из-под бинтов вынули алое шелковое полотнище и, развернув, подняли над головами.

Полковник первым приблизился и отдал честь, но вдруг ладонь его, поднятая к виску, дрогнула и сам он неожиданно для всех опустился на одно колено и, взяв край полотнища обеими руками, прижал его к губам…

Ритуал этот, как понял Кампа, не был известен никому, да и было ли это вообще ритуалом, но все, кто стоял тогда перед знаменем, исполнили его и сделали это так, как если бы иного прощания быть не могло.

И Петер Кампа повторил все вслед за всеми, потом вместе со всеми смотрел, как знамя завернули в плащ-палатку и уложили в цинковый ящик из-под винтовочных патронов. Сержант Онуфриев взял этот ящик и опустил его в только что вырытую ямку под корнями самой высокой сосны. Лопатами и руками ямку быстро сравняли с землей, а сверху накатили огромный камень.