Сердце солдата
Шрифт:
А Козич ходил за Петрусем неотступно. Он провожал Петруся до пивной и сидел над кружкой пива до самого закрытия, чтобы потом сопровождать музыканта домой. Он просыпался по ночам и вслушивался в дыхание спящего на лавке Петруся. По утрам он сидел под образами и ждал, когда Петрусь проснется.
Как-то за завтраком Петрусь сказал:
— Жутковато тут, в Ивацевичах.
— Чего так?
— Пристукнуть могут из-за любого угла.
— Кто?
— Известно, партизаны.
— Да откуда ж они тут возьмутся? Они сюда и носа не кажут. Тут,
Но Петрусь уловил в его голосе тревожные нотки. Он наклонился к Козичу и прошептал:
— Я вчера одного на улице видел.
Козич вздрогнул.
— Чего ж не крикнул, патруль не позвал?
— Попробуй, крикни. Он ка-ак кинет гранату!
— У него и гранаты были?
— А кто его знает? Может, и были.
У Козича затряслись губы.
— В ту среду у войта все начальство соберется. План сделают и двинут на них, окаянных!
— Поскорей бы!.. — вздохнул Петрусь.
— Нам, слышь, по железному кресту обещано и денег куча.
— Да ну?..
— Все от нас с тобой зависит. Про нас Вайнер уже фюреру самому лично доложил.
В глазах Петруся появилось неподдельно веселое изумление.
— Неужто самому фюреру?
— Вот те истинный. — Козич перекрестился на образа. — Как паны заживем!
Варвара метнула такой злобный взгляд, что Козич осекся.
— Ты чего, Варька, зеньки вылупила! — крикнул он петушиным голосом. — Иди свиней кормить!
Варвара хлопнула дверью.
— Стерва, — крикнул ей вдогонку Козич, потом спросил Петруся: — На базар пойдешь?
— Неохота. Поспать бы. Вчера господин комендант самолично стаканчик поднес. Голова трещит.
— Ну-ну… Сосни малость. Да на улицу не показывайся. Еще опять кого встретишь! Вместе пойдем.
Козич ушел. Петрусь прилег на лавку. Голова действительно болела невыносимо. Коньяк, который налил ему вечером Штумм, был крепок, отдавал клопами, и сейчас еще Петруся немного мутило от одного воспоминания о нем…
Вскоре вернулась Варвара, загромыхала в сенях ведрами. Петрусь вышел в сени и плотно прикрыл дверь в избу.
— Варвара Петровна, — сказал он тихо.
— Ну? — Варвара отшатнулась.
— Вы тетю Катю знаете?
Варвара молчала.
— Ту самую, к которой Коля молоко возил. — Петрусь тихо засмеялся. — Да вы не молчите…
— Ну, знаю… — ответила Варвара.
— Дойдите до нее. Скажите: «Петрусь просил на среду яиц наварить». Запомните?
— Запомню.
Петрусь открыл дверь, вернулся в хату и снова улегся на лавку. Следом вошла Варвара, остановилась в дверях, долго смотрела на Петруся, будто не видела раньше, и вдруг сказала:
— Может, вам кваску жбанчик подать?
Петрусь улыбнулся:
— А что? Не худо бы. С похмелья.
Дремлющим кажется лес. В безветрии не шелохнется нежно-зеленое кружево берез. Спят недвижные темные размашистые ели. На десятки верст протянулись непроходимые топи. По утрам над ними медленно клубятся
Дремлющим кажется лес. А тысячи видимых и невидимых тропинок пролегли через него в разных направлениях — на Ивацевичи, на Телеханы, на Дрогичин, на Березу. Нет-нет, да и хрустнет сухая ветка, звякнет где-то затвор винтовки, осыплются с ели сухие иглы. Это идут партизанские связные, идут на задания ударные группы. Лес скрадывает звуки, и запахи, и сухие дымки костров. Все прикрывает своей тишиной. Дремлющим кажется лес.
Ванюшка вел Алексея прямо через болото. Сапоги намокли, стали тяжелыми и так стиснули ноги, что Алексей с удовольствием пошел бы босиком. Уж лучше студеная вода болота, чем такая мука. Но снять сапоги нельзя. Босиком далеко не уйдешь — ноги изрежешь, да и сапоги засохнут на солнце, съежатся — надень их потом! Шли, перебираясь с кочки на кочку. Кочки, будто зыбкие живые островки. Ступишь — и ушла под воду, а потом всплывает за спиной и тотчас расправляется чуть примятый сапогом мох: болото прячет следы.
Иногда, чтобы передохнуть, партизаны выбирают кочку поплотнее, где-нибудь возле березки. Встанут на кочку и держатся за ветви тонкого болотного деревца.
По последним данным разведки, в Яблонке нет ни одного вражеского солдата, поэтому Алексей и Ванюша вышли прямо к селу, несмотря на то, что было еще совсем светло. На опушке остановились, внимательно осмотрелись — на всякий случай.
Потом Алексей решительно махнул рукой:
— Пошли.
…Солнце спряталось за лесом, но край неба был еще светел, и Коля издали увидел знакомую фигурку в синем пальтишке и белом платке, энергично шагавшую по дороге прямо к избе Гайшиков.
У Коли екнуло сердце, и тотчас поднялись откуда-то из глубины души мысли о предательстве, ожила обида.
Коля нахмурился, сжал кулаки и ушел в хату. Сестренка, с которой он играл в «ножички» возле крыльца, удивленно посмотрела ему вслед.
— Ты чего набычился? — спросил Василий Демьянович Колю, молча севшего на лавку.
— Ничего, — буркнул Коля. Он смотрел на пальцы отца, держащие острый сапожный ножик и небольшой кленовый брусочек. Пальцы двигались быстро и легко, и прямо на глазах кленовый брусок превращался в ложку. Но Коля ничего не замечал. Он думал о том, что скажет Еленке, когда она войдет. Жестокие и обидные приходили слова.
Дверь тоненько скрипнула, и вошла Еленка в сопровождении Нины. Размотав платок на голове, она тихо сказала:
— Вечер добрый.
— А-а-а, стрекоза, — улыбнулся Василий Демьянович. — Что скажешь хорошего? По делу или в гости? — Он отложил ножик и ложку в сторону.
— По делу.
— Садись.
Еленка села рядом с Василием Демьяновичем, положила руки на колени и взглянула на Колю, сидящего у окна. Тот отвернулся.
— Вы чего? Поссориться уже успели? — удивился Василий Демьянович.