Сердце старого Города
Шрифт:
Шум воды в реке, пересмешки солнечных бликов и камней вернули воспоминание о давешнем сне:
Солео снова очутилась в домике бабушки, она зачарованно слушала сказку. Огненный блик выпрыгнул из приоткрытой створки печи в сиренево-сизые сумерки и тут же запутался на кончиках длинных ресниц. Распутавшись, он заиграл искорками в темных зрачках и лизнул малиновым светом нежное личико девушки.
— Излаим блистал роскошью дворцов, — начала седая и сгорбленная старушка, доставая ароматное печенье из печи. Притихшая девочка встрепенулась, вдыхая пряный дух имбиря, бабушка протянула ей тонкий
— Высокие башни университета ажурными пиками подпирали небосвод. Казалось, их кончики касаются солнца и отражают его тысячью хрустальных граней. Когда туман опускался на город, кутая башни в облака, свет радужными капельками пронизывал молочную дымку. Золотые искорки разбегались по улицам, играли в чехарду на мостовых, прыгали солнечными зайчиками по садам, заглядывали через окна в дома.
Глаза девочки цвета волшебного тумана, молочно-серого облака, полного золотых искр, расширились от восторга, старушка продолжила.
— Это была магия, шалость, забава, так удачно воплощенная хитроумными Старшими Братьями. — Бабушка наставительно покачала пальцем, останавливая хоровод. — Но не башнями был славен город… Солео, помни, чудо всегда кроется в живом. Камни останутся камнями, как бы красиво они ни лежали. Но если их сложит творец, частичка его души оживит даже камни. Так и Излаим… Его волшебство крылось ни в мощеных улочках, ни в раскидистых садах, и даже ни в башнях университета.
Старушка помолчала, позволяя видению разгореться ярче, девочка зачарованно рассмеялась кружеву образов, плясавшему по стенам утлой избушки.
— Город помнил времена, когда ремесло кудесника было так же обычно, как восход Солнца или танец журавля. Он оставался последним оплотом древней магии, наследием Старшей крови, нитью, связывающей волшебство и обыденность, настоящее и прошлое. Когда дружба между людьми и Старшими угасла, и Сила исчезла из нашего Мира, только Излаим сохранял частичку утраченного, оберегая главное сокровище. Великий дар…
Старушка прервалась, образы растаяли, замершая девочка с трепетом заглянула в темно-синие глаза.
— Судьба, Солео, Судьба у каждого своя».
Солео тряхнула головой, отгоняя так некстати возникшее наваждение. Заметив движение охотницы, ящерка спряталась в цепкой траве. Солео с досадой провела рукой по теплому плитняку, камень раскрошился известью. Добычу она упустила, было жаль, какое-никакое лакомство. Сегодня ящерка могла стать единственной едой.
Угловатым движением горе-охотница заправила за ухо спутанную прядку русых волос и рассерженно фыркнула: эти глупые и безумные сны, из-за них все несчастья! Днем она жила, не отдаваясь реальности, а по ночам ее мучили грезы. Невозможно прекрасные, или наоборот, отталкивающие, образы преследовали ее. Солео нигде не встречала похожих, только в смутных, стертых снах-воспоминаниях. Нелепые фантазии откровенно мешали жить. Но что у неё было, кроме снов? Приют?
Солео повела плечами.
Чуть меньше пятнадцати лет назад, Солео нашли в лесной глуши. Охотники суеверно осеняли девчушку
Солео помнила, что отчаянно просила отвести её к бабушке, живущей где-то неподалеку, — она попросту потерялась. Увы, охотники не поняли её. Плачущую и отбивающуюся лесовичку довезли до ближайшего города, где и отдали на попечение Собора. Солео попала в первый приют.
Но лесовичка не прижилась в монастырском доме призрения — дикарку из «Проклятого леса» чурались, а сама Солео все пыталась убежать обратно к бабушке. Дурную репутацию она заслужила благодаря хождениям во сне и странной привычке при этом бормотать на неведомом языке. Насельницы монастыря видели в ребенке демона из Темных Миров… И при первой же возможности от «бесноватой лесовички» избавились, отослав в соседний город. Так Солео начала странствия из приюта в приют.
«Вот бы найти родной лес! — поначалу часто мечтала девочка, — вернуться к бабушке и ее красочным сказкам про лесных фей, тинтинет, урлов и, конечно же, эльфов, живших некогда в мире и согласии с людьми». Но шло время, воспоминания о фантастическом детстве меркли, менялись. Солео уже не помнила имени первого города, так много их сменилось. Она поверила в правоту надзирательниц — не было никакой избушки и бабушки. Как можно жить в чаще леса, да чтоб звери дикие не съели? И
печений «имбирных» не было, попросту не могло быть! Откуда у нищей старухи, живущей в лесу, мука, масло и пряности для такого лакомства?
Только вот на кончике языка все держался терпкий аромат и сливочный вкус. Солео не пробовала ничего вкусней. Даже когда ухитрялась выклянчить рогалик или плюшку у доброго пекаря, лакомство не шло ни в какое сравнение с воспоминаниями о печенье, а приютская жизнь никак не напоминала бабушкины сказки из волшебных снов.
Монотонные дни тянулись бесконечной лентой, складываясь в годы. Уже несколько лет Солео провела в приюте, где терпели и непонятную абракадабру чужого языка, и ночные хождения. Солео привыкла считать приют домом, окончательно разуверившись в воспоминаниях о полубезумной старухе, живущей где-то в лесу.
А потом случилась беда. Солео до сих пор не понимала, как так вышло? Но факт оставался фактом — Солео украла.
Преступница была уже достаточно взрослой, чтобы понести наказание, но еще слишком юной, чтобы быть отданной в руки светских властей. Мать-настоятельница с позором отлучила Солео и от любимых ею занятий в школьных классах— единственной радости в приюте, и от посещений служб, в которых Солео нуждалась всей душой — воровке негоже думать о подвиге монашества. Настоятельница благословила девушку присоединиться к «переселенцам» — ссылаемым в пустующие земли отрокам и отроковицам: малолетним ворам, путанам и даже убийцам. Настоятельница напутствовала пионеров — новая жизнь, новое имя, прощение и отпущение всех прежних грехов.