Сердце странника
Шрифт:
— Дура, говорю ей. Если мало «бабок», иди заработай. Еще не известно, кто и за что тебе заплатит…
— Премии фиг добавили…
— У меня срок подходит, а они ни в какую! Прикинь! Тогда я поехал к Михалычу…
— Ох, можно подбавить, мужички?
— Давай! Три ковшика — и хватит…
— Вот ты говоришь, «породистый, породистый». А я вот, положа руку на сердце, одного московского Шарика не променял бы на десять доберманов или шпицер-шницеров там твоих. Они же все искусственные! Мука с ними одна. Следи, как жрет, как срет, прививки-хернивки там ему разные. Чуть что не так — все, лапы кверху. А наш Шарик? Морозов не боится. Что дашь, то и схавает. Погладишь, руки тебе лизать будет. А верный! У меня Мухтар был. Обыкновеннейшая
— Н-да, — глубокомысленно произнес собеседник разошедшегося мужичка. — Как говорил Сент-Экзюпери, мы должны быть ответственны за тех, кого приручаем.
— Во-во, — кивнул мужичок. — Ладно, пошли по пивку навернем.
Витьке всегда был интересен такой ненавязчивый треп. Но именно в этом маленьком разговоре его что-то особенно заинтересовало. Что-то близкое, что-то знакомое. Как будто в этом разговоре скрывался ответ на какой-то важный вопрос. Пусть так. Он, Витек, обязательно в этом разберется. Со временем.
Катя уже ждала его на скамейке перед кассой. Раскрасневшаяся, она довольно болтала ногами и пыталась привести в порядок свои еще влажные волосы.
— Как ты? Помылась? — спросил Витек, подойдя к ней.
— Ага. Только эта бабушка больно терла. А куда мы пойдем?
— Увидишь, — усмехнулся Витек.
Он знал разную Москву. Потому что непрестанно изучал ее закоулки. Он знал темные, неприглядные стороны города, куда не добиралась метла дворника. Знал тропки между мусорными баками, между разрытыми канавами и великолепно ориентировался в сквозных московских дворах. Этого требовал образ жизни, полный опасностей, от которых лучше всего было спасаться бегством. Огромный мегаполис имел множество укромных местечек, неожиданных лазеек и немыслимых путей.
Он знал город и в другой его ипостаси. Она ошеломляла роскошью, светом, музыкой, фонтанами и супермаркетами. Она сверкала отполированным стеклом, рекламой товаров и самими товарами, которые им, пацанам, хотелось иметь, но они всегда трезво оценивали свои финансовые возможности. Хотя не запрещали себе мечтать. Иногда, прогуливаясь своей компанией, они заглядывались на витрины и выбирали, что хотели бы купить, при этом самозабвенно перебивая друг друга, споря о достоинствах или недостатках очередной вещи, шутливо препираясь и хохоча. Но на этой стороне Москвы они были только гостями, причем гостями нежеланными. Охранники всегда провожали их пристальными взглядами. Продавцы неодобрительно смотрели на них и спешили выпроводить. «Мы чужие на этом празднике жизни», — повторял Большой Эдик, иногда поражавший их такими вот высказываниями — явным свидетельством того, что когда-то у него были родные люди, следившие за его образованием. Впрочем, насколько Витек знал, Эдик — не сирота. У него имелись родители, и не бедные. Просто парень сам выбрал такую жизнь.
А Витек не мог выбрать. Никогда. И не мог позволить себе то, о чем, быть может, страстно мечтал. Разумеется, до последнего момента.
Улица, на которую они вышли, изобиловала шикарными магазинами, салонами красоты и бутиками. В Нью-Йорке тоже имелись такие улицы. Они всегда выглядели, как на картинках, — безупречно, элегантно, красиво. На тротуарах не было выбоин и грязи, у блестящих дверей стояли либо искусственные растения в кадках, либо охранники, либо те и другие вместе.
Катька даже дар
Так, держась за руки, они подошли к небольшой стильной стойке, за которой сидели две красивые женщины, листавшие журнал. Стоило детям приблизиться, как обе с удивлением на них уставились.
— Что вам угодно? — спросила одна, улыбнувшись ровно настолько, насколько требовала официальная вежливость.
— Я бы хотел, чтобы ее, — Витек указал на Катю, — постригли там и все такое.
— Мальчик, во-первых, у нас действует предварительная запись, — продолжая снисходительно улыбаться, объяснила женщина за стойкой. — Мы не можем просто так брать людей с улиц и устраивать тут очереди. Для этого есть общественные парикмахерские.
— Понятно, — кивнул Витек. — Удивляюсь, как вы с таким отношением к клиентам еще не вылетели в трубу.
Обе женщины удивленно переглянулись, а потом прыснули со смеху.
— Что ж, — сказала вторая женщина. — Мы можем узнать, есть ли у нас сейчас свободный мастер. Но хочу предупредить, что у нас очень дорого.
Витек молча вытащил из кармана кредитную карточку и положил на стойку.
Говорившая с ними привратница расцвела самой благожелательной улыбкой.
— Прошу вас, пройдемте за мной, — она поманила их за собой в коридор за стойкой. — Чай? Кофе?
— Потом видно будет, — проговорил Витек, волоча за собой Катьку.
— Как пожелаете, — пропела их проводница.
Час ушел на то, чтобы привести длинные непослушные Катькины волосы в надлежащий вид. После салона они отправились в один из модных магазинов одежды. Катька уже не просто болтала, она извергала целые потоки слов, восклицаний и смеха. Этой безоглядной разухабистостью заразился и Витек. Особенно когда девчонка начала примерять такую непривычную для нее одежду. Маленькая бестия наслаждалась вниманием к себе взрослых людей и вела себя перед огромным зеркалом, как заправская кокетка. То она показалась в платьице и панамке, то в джинсах и яркой футболке, каждый раз жеманничая и доводя этим Витька до истерического смеха, природу которого он и сам не смог бы объяснить. Как говорится, в рот смешинка попала.
Витек еще никогда не испытывал такой непонятной радости и удовлетворенности от происходящего. Чертова Москва раскрылась перед ним, как раковина моллюска, явив взору ценную жемчужину, нет, целую россыпь жемчужин. А всего-то и надо было предъявить кредитную карточку Джона Периша. Но вряд ли он обрадовался бы этим открывшимся возможностям, если бы был один. Гораздо веселее с кем-то делиться, кого-то восхищать, поражать, о ком-то заботиться. Ведь и пицца не будет такой вкусной, если некого угостить, и напиток застрянет в горле, если некому передать бутылку. Все так. С этим не поспоришь.
Ко всему прочему у него появилась цель. Первая цель, которая не терпела легкомыслия и решиться на которую ему было не легко. Все то, к чему он стремился до этого, так или иначе походило на игру, ребяческую забаву. Учеба в интернате казалась ему досадной и скучной никчемностью в привычном течении жизни. Будущее не виделось дальше завтрашнего дня. О нем, будущем, не хотелось задумываться, потому что в глубине души все они, детдомовские, страшились его. А как мальчишки встречали непонятный страх? Насмешкой, куражом и нарочитой беспечностью.