Сердце тигра
Шрифт:
Сойдя с трибуны Марк Левий быстро подошел к Каракалле и Макрину. Не церемонясь, он ухватил обоих за локти, выволок из зала и захлопнул двери.
– Божественный, что это за представление? — вскричал он возмущенно — Как это понимать? Оденьтесь, как приличествует императору! Первому лицу Рима и Империи! Вы в здании Сената, а не на пляже!
– А я что… Я…
Только сейчас, Каракала заметил, что кроме набедренной повязки и сандалий, на нем ничего нет.
– А я думаю, что же так холодно то! — вскричал он, делая дикие глаза и глупо улыбаясь. — Макрин, где мои одежды? Как ты допустил такое?
Слуги
– Ты что же, меня голым приволок в Сенат? — рычал Каракалла в лицо Макрину. — Где была твоя голова? Или может, тебе ее отрезать?
– Ты не просыпался, а надо было спешить — оправдывался тот. — Я полагал ты придешь в себя по дороге и перед входом оденешься.
– Ты еще и пьян, Божественный! — поморщился Марк Ливий, уловив запах перегара в дыхании Каракаллы.
– Я не пьян уже… — забормотал тот, — просто, вчерашнее не выветрилось.
– Пока ты одеваешься, готовишься, я пойду — проворчал сенатор. — Прикажу немного отодвинуть трибуну от первых рядов. Поторопись, все ждут тебя.
Выступление Каракаллы и обсуждение насущных вопросов внешней и внутренней политики и других дел Империи прошло более менее гладко.
Выйдя из здания Сената, Каракалла широко зевнул.
– Ну ладно, — сказал он, — хватит на сегодня дел.
Он повернулся к Оппелию Макрину.
– Сегодня, кажется, гонки колесниц будут в Большом Цирке?
– Будут, — кивнул префект претория. — А в Колизее состоится травля зверей и преступников.
– Гонки мне интереснее, — отмахнулся Каракалла. — Эх, жаль моего брата со мной нет…
– Мой брат! — Каракалла хлопнул себя по лбу. — Едем во дворец! Быстро ко мне Тиласа и Макретиана! И этого… нового палача.
– Вара? — уточнил Макрин.
– Да его… этого огромного и волосатого урода.
Прибыв во дворец, Каракалла отправился в свои покои, где начал ожидать. Тилас — начальник дворцовой стражи и префект города Макретиан явились через час. Вошли они в сопровождении Макрина. Все расселись в креслах с высокими спинками. Каракалла окинул всех троих хмурым взглядом и спросил:
– Как продвигаются поиски моего брата?
– На территории дворца тела не обнаружено, — доложил Тилас. — Мои люди обыскали все закоулки и парки. Ничего.
– Мои люди ищут в городе, как было приказано, — сказал Макретиан.
– И как успехи?
– Ищем, — уклончиво ответил Макретиан. — Но это трудно. Никто ведь не видел вашего нового брата в лицо. К утру в городе было обнаружено пятнадцать трупов. Разумеется, я говорю только о тех, кто умер не от естественных причин и не от болезней. В основном, все обнаруженные бродяги. Есть среди них убитые, есть утопшие, двое обожрались в кабаке и умерли от этого. Из пятнадцати трое, по виду вполне приличные люди и подходят под описание.
– А негры среди погибших есть? — спросил Макрин.
– Нет, ни одного, — покачал головой префект города.
– А что с этими троими, которые, вроде бы подходят?
– Один из них стал жертвой грабителей, — начал объяснять Макретиан. — Другой был задавлен лошадью, а третий найден с перерезанным горлом, но украшения, кольца и деньги остались при нем. Видимо, стал жертвой чей-то мести. Трупы, я пока не велел сбрасывать в колодцы [165] ,
165
Очень часто трупы, в особенности нищих и бродяг, найденные на улицах Рима сбрасывали в особые колодцы
166
Сполиарии — морги при гладиаторских школах
Макретиан повернулся к Каракалле.
– Желаете взглянуть?
– Не желаю, — отмахнулся император. Пусть Макрин съездит и посмотрит.
Префект претория, было поднялся, чтобы отправиться, но тут вошел один из дворцовых стражников и доложил, что привели палача Вара.
– Подожди, — Каракалла жестом остановил Макрина. — Послушаем, что палач скажет.
Двери открылись, и в комнату ввалилась огромная волосатая туша. Палач громко жалобно скулил и размазывал по своей небритой роже слюни, сопли и слезы.
Все присутствующие были настолько поражены, что долго никто не мог произнести ни слова.
– Что это с тобой? — наконец произнес Каракалла.
– Мышка сдохла.
Снова плач. Громко и навзрыд.
Император недоуменно переглянулся со своими префектами, которые, впрочем, понимали не больше него самого.
– Какая еще мышка? — сердито спросил Оппелий Макрин. — Что ты несешь? Да ты, пьян!
– Моя мышка! Я год ее приручал. Кормил, гребешком расчесывал. И вот сегодня… Сегодня… О где же справедливость богов? За что они отняли у меня создание, которое так любило меня!
– Ну ты, успокойся, — пробормотал Каракалла, немало пораженный, тем, что у такого страшного на вид гиганта, лишь немногим больше похожим на человека чем на гориллу, оказалось такое нежное и трепетное сердце. — На вот.
Каракалла лично налил в золотую чашу немного вина из стоящей на столике ойнохойи [167] и протянул рыдающему взахлеб палачу.
Тот, шумно дыша и едва не давясь, залпом выпил.
– Теперь соберись и рассказывай. Ты добился правды от Публия?
167
Ойнохоя — (от греч. — вино, — лью) — древнегреческий сосуд для вина; представляет собой кувшин яйцевидной формы с одной ручкой и тремя сливами (носиками), из которого одновременно можно было наливать в три чаши. О. изготовлялись из глины и металла.
– Добился, Божественный.
Палач Вар громко шмыгнул и сам налил себе еще вина.
Оппелий Макрин при этом недовольно поморщился, Каракалла же совершенно не обратил внимания на столь вопиющую наглость. Он весь подобрался.
– Что сказал этот негодяй? Он во всем признался?
Вар хотел, было что-то ответить, но Каракалла прервал его жестом.
– Нет, не говори. Идем, я сам хочу услышать признания Публия.
– Это невозможно, — замялся Вар. — Публий, он того… умер.