Сердце волка
Шрифт:
Стук в дверь. Семь ноль-ноль. Все, как всегда.
– Входи!
Я ожидал увидеть Сашку, и потому в первое мгновение не узнал Риту. Девочка держала в руках поднос, накрытый салфеткой. Она стояла на пороге, не смея зайти в кабинет. Это была не ее обязанность – приносить мне в кабинет завтрак, и она не знала, можно ли ей войти или же достаточно подать поднос с порога.
– А почему ты? – спросил я и только сейчас заметил, что глаза девочки красные и полны слез.
Если бы я был ниже, то бы наши взгляды встретились. Сейчас она видела перед собой лишь плоский круглый камень с дыркой
– Не садите его в милицию, – сглатывая, произнесла Рита.
– Что? – не понял я.
– Не надо на него заявлять, – повторила она.
Поднос в ее руках накренился, из-под салфетки показался носик чайника. Я едва успел подхватить поднос, иначе мой завтрак оказался бы на полу.
– Зайди! – сказал я, ногой захлопывая за спиной Риты дверь. – Сядь!
Она была самым слабым звеном – во всяком случае, так мне показалось. Но то, что звеном – в этом я не сомневался. Рита просила то же, что и Марина, только не настойчиво, словно против своей воли выполняла чью-то просьбу. Это было не просто подозрительно. Это было уже смешно! Все, кто окружал меня в гостинице, участвовали в каком-то заговоре, в какой-то дьявольской игре, а я до сих пор не мог постичь ее правил.
Девочка продолжала стоять. Она испугалась того, что я предложил ей сесть – это предполагало долгий и серьезный разговор. Я накинул на плечи белую рубашку, чтобы не стеснять ее голым торсом и золотой цепью с дырявым камешком, вплотную подошел к Рите и взял ее за плечи.
– Кто велел тебе просить меня об этом?
Она промолчала. Я, не контролируя, крепче сжал ее руки и, кажется, сделал ей больно.
– Почему Сашка не пришел?
– Отпустите меня, – взмолилась она.
– Почему ты боишься милиции? Чего ты боишься?
– Я ничего не боюсь! – всхлипнула Рита. – Сашка ни в чем не виноват!
– Что он делал в номере профессора?
– Не знаю. Не отдавайте его в милицию, пожалуйста, оставьте его в покое!
– Да замолчи ты! – прикрикнул я, отпуская Риту. – Никто не собирается отдавать его в милицию. Я только хочу знать, какого черта он делал в номере профессора?
– Не знаю, не знаю, – бормотала Рита, спиной пятясь к двери. Я смотрел на нее, как на орешек, который не смог ни раскусить, ни раздавить ногой, ни разбить кувалдой. В такие моменты самое главное – вовремя остановиться и не бросить на орешек танковую бригаду, попутно сметая мою гостиницу вместе с побережьем.
– Ну, знаешь ли, – прошептал я, потрясенный собственным бессилием. – Так можно сорвать самые железные нервы. Так можно довести человека до психушки. Вы что, сговорились все?
Рита, глотая слезы, отрицательно качала головой и все пятилась к выходу. Я едва сдержался, чтобы не наговорить ей грубости. "Самое слабое звено" оказалось таким же крепким, как и все остальные, и я ничего не смог сделать, чтобы вклиниться, ухватиться за конец цепи и начать ее раскручивать.
Скинув салфетку с подноса, я с ненавистью глянул на два вареных яйца, нарезанный ломтиками сыр и кофейный сервиз. Девочка развернулась и побежала по лестнице вниз, словно опасалась, как бы я не начал в ее присутствии швырять посуду на пол. Один я не боюсь милиции,
Расчесываясь на ходу, я спустился в кафе. Сашка, сидящий у стойки, вскочил при моем появлении, а Рита, ссутулившись и часто перебирая ногами, словно пародируя старушку, нырнула в посудомоечную. Несколько томительных мгновений я и официант смотрели друг другу в глаза. Ему было несложно выдержать мой взгляд – он прятал себя за стеклами черных очков.
– Кирилл Андреевич, – сказал Сашка негромко. – Я бы хотел… Я должен вам сказать…
Он оглянулся, сделав быстрое движение головой, словно водитель на скорости глянул в боковое зеркало. По дворику, растягивая резиновый эспандер, энергично прохаживался Курахов и, кажется, изо всех сил прислушивался к нам.
– Говори, я слушаю, – поторопил я, чувствуя, что мое дело вот-вот тронется с мертвой точки.
– Не сейчас, – еще тише произнес Сашка, каменея, будто короткие взгляды профессора секли его плетью. – Никто не должен знать…
– Что ты хочешь сказать? – пытал я, стараясь вытянуть из официанта хоть что-то. – О ком?
– Потом, – поморщившись, одними губами произнес Сашка и, как за крепостной стеной, быстро спрятался за стойкой.
– Доброе утро, господин директор! – приветствовал меня Курахов, когда я вышел во двор. – На вашем лице заметно выражение одухотворенности. По-моему, вы стоите на пороге величайшего открытия. Я прав?
Он говорил так, чтобы было понятно только нам двоим. Его интересовало, пришел ли я к какому-нибудь выводу после нашего полуночного разговора. Он полагал, что я, уподобляясь знаменитому герою Конан Дойля, посвятил остаток ночи дедуктивному методу мышления.
– Я стою на пороге нервного срыва, – ответил я профессору.
– Бросьте! – махнул он рукой. – Нервных срывов не бывает вовсе. За этим термином стоит лень или осознание собственной никчемности. Не думаю, что за остаток ночи вы пришли к такому печальному итогу.
Я рисковал утонуть в словесной пучине. Профессор, как я уже понял, был большой любитель витийствовать. Широко расставив ноги, он насиловал эспандер, и мышцы лица от напряжения стягивались к затылку, отчего обнажались зубы.
– Превосходное упражнение, – прокомментировал он свое занятие. – Лечит, в буквальном смысле слова, все. От банального остеохондроза до умственной слабости.
– Вы на что-то жалуетесь? – гадко, но к месту пошутил я.
– Только вскрытие покажет, чем я болел при жизни. Но субъективные ощущения – как в тридцать лет.
– Вам можно позавидовать.
– Никогда и никому не завидуйте, господин директор, – назидательно произнес профессор, забрасывая эспандер на шею и вытирая взмокший лоб черным китайским полотенцем. – Зависть минимум на тридцать процентов укорачивает жизнь человека… Вы далеко собрались? Вам составить компанию?
– Мне предстоит прескучнейшее занятие, – ответил я профессору и состроил постное лицо.
– Воля ваша, воля ваша, – поспешил поставить точку на своем предложении Курахов.