Сердце Запада
Шрифт:
– Ты чертовски права — не понимаю! Я дал тебе все, что у меня было. Все свое отдал тебе. Все, что у меня было, – до самого нутра — я охотно позволил тебе забрать. Но клянусь Богом, малышка, иногда мне кажется, будто смотрю на тебя с другой стороны изгороди. У тебя вообще есть сердце? Под всем этим крахмалом и манерами есть хоть какие-нибудь чувства?
Его слова обрушивались на жену как удары, и она чуть не вздрагивала:
– Я не это хотела сказать. Совсем не это.
Клементина не заплакала. Она никогда не плакала. Но ее плечи сгорбились, и она схватилась за живот, будто Гас ударил туда кулаком.
– Клементина... – Гас притянул жену в свои объятия. Он взял её лицо в ладони и посмотрел ей в глаза в поисках правды. В поисках ее самой. – Пойдем наверх.
Легкий румянец окрасил щеки Клементины, но она кивнула, тяжело дыша, отстранилась от мужа и пошла через кухню в их спальню.
Зеленые ставни были закрыты, не давая проникнуть в дом яркому свету и жаркому солнцу. В комнате было темно и тихо. Снаружи Гас слышал звонкий смех дочери, свирепое кудахтанье кур и завывание ветра, каждый день усиливавшегося ближе к полудню — ложный предвестник послеобеденных гроз, которые никогда не случались. За все годы семейной жизни Маккуины ни разу не занимались любовью днем. Это не то, о чем порядочный мужчина попросил бы свою жену, воспитанную в строгости дочь богобоязненного проповедника, девственницу до брака и леди с головы до пят. Но при виде жены в тот момент Гаса поразила мысль, что кем бы он всегда ее ни считал... она вовсе не была такой.
Опустив руки по швам, Клементина стояла в изножье постели и смотрела на мужа. Она начала было поднимать руки, чтобы, возможно, распустить волосы или расстегнуть платье, но снова позволила им упасть. Она выглядела такой уязвимой, такой незапятнанной, хрупкой и утонченной, прямо как та девушка, на которой он женился семь лет назад. Гас медленно выдохнул воздух, который не хотел оставлять его грудь.
– Мне жаль, – произнес он.
– А мне нет, Гас. – Клементина резко мотнула головой. В ее голосе слышалась ярость. – Я никогда ни о чем не жалею.
Они говорили о разных вещах, но это перестало иметь значение, как только Клементина пересекла комнату и вошла в его объятия. Ощущение было таким знакомым, таким родным, и Гас мигом возжелал ее. Это же Клементина, его жена, и она в его объятиях.
Но все же, этого было недостаточно.
* * * * *
Сафрони уже впрягла для нее лошадей в пружинную повозку. Яйца были уложены в корзины с соломой, горшки с маслом покрыты марлей от мух, а «Винчестер» дулом вниз лежал под углом рядом со служившей сиденьем доской, хотя округ больше не таил в себе столько опасностей, как когда-то. Волков, пантер и медведей прогнали в горы. А Железный Нос и его шайка давно уже стали легендой.
Клементина перевела взгляд на лачугу охотника на буйволов. Внезапно на нее нахлынули воспоминания, как она по локоть в тесте для хлеба стояла у старого стола-верстака, а Гас, улыбаясь, говорил ей: «Я непременно достану тебе дойную корову, чтобы у тебя всегда было свежее молоко для кофе. И, возможно, несколько несушек». И как она тогда испугалась, что ничего не знает ни о дойных коровах, ни о курах.
При внезапном порыве ветра, всклубившем во дворе пыль, миссис Маккуин прижала шляпку к голове и, прищурившись, посмотрела в небо.
Позади нее хлопнула дверь, и, удивившись, Клементина обернулась: ведь думала, что Гас уже уехал. Но он еще даже не закончил одеваться. Подтяжки болтались на бедрах, а рубашка была расстегнута. Муж не надел шляпу, его зацелованные солнцем волосы остались взлохмачены там, где она запускала в них пальцы. Обычно прикрытый шляпой лоб казался поразительно белым по сравнению с остальным лицом, которое на солнце загорело до цвета лесного ореха. А оттого, что он часто смеялся, вокруг глаз залегли белые морщинки. Клементина всегда любила в нем эту особенность — его легкий и радостный смех.
Они долго молча смотрели друг на друга. Густые усы Гаса ниспадали на уголки рта, которые не приподнимались с тех самых пор, как наступила засуха, а возможно, и с тех самых пор, как Чарли... Гас больше не выглядел непобедимым и полным надежд, как когда-то. Клементина хотела вернуть прежнего Гаса, но не знала, как.
– Уже слишком поздно, чтобы ехать в город, – сказал он.
– Я думала, нам нужны деньги, – ответила Клементина, ненавидя себя за то, что понапрасну борется с мужем, когда вовсе не должна так поступать.
Его лицо вспыхнуло, а губы напряглись.
– Ну до завтра-то мы не умрем с голоду.
Примерно раз в неделю Клементина отвозила масло и яйца в город на продажу. Хотя она и запланировала поездку на сегодня, её легко можно было перенести на завтра. Однако внутри нее все закипало — усиливалась та безумная бешеная тоска, которая время от времени угрожала свести ее с ума. Клементине необходимо было уехать куда-нибудь, подальше от Гаса и от ранчо, туда, где во всех направлениях небо казалось бездонным и нескончаемым, где тени облаков миля за милей гнались друг за другом по стелющейся траве. Где она могла целиком отдаться одиночеству.
Миссис Маккуин взобралась в повозку и взяла вожжи. Гас положил ладонь на ее руку.
– Клементина, не делай так. Если сердишься на меня за то, что...
Она посмотрела ему в глаза, такие же голубые, как полуденное небо, но полные упрека, обиды и подавленного гнева. Полные вопросов, на которые она не могла ответить даже сама себе, не говоря уж о муже.
– Моя поездка в город никоим образом не относится к тому, что... что только что случилось, – обронила Клементина. Как ей хотелось знать, что же между ними произошло. Казалось, они принесли друг другу облегчение, но сердечная боль не унялась.
Она щелкнула хлыстом над спинами лошадей. Железные обода колес заскрипели по твердой земле. Ветер гнал песок в лицо, и Клементина закрыла рот от горького вкуса. Свернув на дорогу, ведущую в город, она обернулась. Поднятая повозкой пыль улеглась, и Гаса на дворе уже не было.
Сейчас ветер дул по-монтански сильно. Клементине пришлось поставить обе ноги на подножную доску и как следует упереться в нее.
Лошади шагали, опустив головы и помахивая хвостами. Клементина чувствовала, что ее лицо скукоживается, как растянутая на просушку на солнце воловья шкура. Пыль жгла ноздри и липла к потной коже. От яркого, жесткого, металлического солнечного света земля, казалось, выцвела и поблекла.