Сердце Запада
Шрифт:
Рот Зака дергался, когда он с хмурым видом изучал фотографии. Как и Гасу, ему не нравилось любимое увлечение Клементины, но не по той же причине, что брату. Рафферти испытывал собственническую ревность к тому, что она фотографировала, ревность к ветру и целине, которые считал только своими и не хотел делиться ими с другими. Теми другими, которые явились с пилами, чтобы валить лиственницы и сосны, с винтовками, чтобы пристрелить последних снежных баранов и буйволов, и с динамитом, чтобы изрыть неровные холмы тоннелями шахт и обезобразить их склоны черными отвалами шлака.
–
Она подошла к деверю. Ближе, чем следовало.
– Я щелкнула его со скалы над буйволовым каньоном. – На фотографии обрыв отбрасывал глубокую тень на седую приглаженную ветром траву. Солнечные лучи обрисовывали каждое перо на величавых распростертых крыльях. Одинокий орел во всем великолепии вырисовывался на фоне безоблачного неба. – Там рядом гнездо, – произнесла Клементина, ощущая стоящего возле нее мужчину, словно тот источал жар.
– Знаю, Бостон.
И она бессвязно забормотала, нагромождая слова как камни и строя дамбу против прилива нарастающего между ними чувства:
– Снимать двигающиеся объекты стало возможно благодаря новому замечательному фотографическому изобретению. Желатиновая эмульсия столь светочувствительна, что достаточно мгновения, чтобы на пластине возникло изображение. К тому же, ее не обязательно проявлять сразу после съемки, что избавляет от необходимости таскать повсюду эту проклятую темную палатку...
Ее голос затих.
– С-смотри, – сказала Клементина, слепо указывая на другую фотографию. – Это, ээ... теленок, только что родившийся. – Новорожденный стоял на подламывающихся ногах и ревел, раззявив пасть. – А вот здесь Гас укрощает необъезженного жеребчика для весеннего сгона скота.
Зак рассмеялся.
– Наверно, тебе пришлось быстро поворачивать, чтобы успеть щелкнуть моего увальня-братца, пока он еще сидел в седле.
Потянувшись за фотографией, Рафферти ненароком коснулся груди невестки. Все в нем замерло, за исключением дыхания, которое Клементина ощущала на своей шее, теплое и ласковое. Сейчас она не могла вспомнить, как умудрилась подойти к нему так близко. Ее грудь горела в том месте, где Зак дотронулся до нее.
Облако закрыло солнце, и в кухне потемнело. На плите забулькал кофе. Ветер прорвался сквозь тополя, заставив деревья стонать.
Громкий крик разорвал воздух подобно звону пожарного колокола.
– Вот и Гас, – сказала Клементина. – Должно быть, он только что заметил твоего коня в загоне.
Она резко отпрянула и подошла к окну. Рано утром Гас отправился на южный сенокосный луг с упряжкой гнедых лошадей и косилкой. А сейчас вернулся без косилки, ведя одну прихрамывающую лошадь в поводу и сидя на другой. Он ехал на неоседланной кобыле, а их сын Чарли примостился впереди отца на загривке.
Клементину захлестнула волна облегчения, как случалось всякий раз, когда Гас забирал у нее сына и возвращал его целым и невредимым. Она знала, что Гас присмотрит за мальчиком, но никогда всецело не полагалась на то, что муж будет так же внимательно следить за Чарли,
Гас спустил Чарли на землю, и мальчуган, которому уже исполнилось три с половиной года, запрыгал на крепких ножках, что-то громко лепеча. У Клементины перехватило дыхание, когда гнедая кобыла переступила, едва не оттоптав сыночку ногу. Подобные опасности возникали на каждом шагу, однако Чарли больше не был только ее ребенком, и как Гас всегда говорил, она не сможет вечно нянчиться с ним и защищать его. Клементина уже теряла своего малыша. Проигрывала Монтане, земле, которую Чарли учился любить так же легко, как дышать порывистым ветром, бегать в высокой траве и смеяться под огромным небом. Мать проигрывала сына отцу и его мужскому миру, где объезжали кэйюзов [34] , вешали угонщиков скота и клеймили телят. Проигрывала важности всего мужского, которая являлась краеугольным камнем этого края и по-прежнему оставалась для нее непостижимой даже спустя четыре года беспокойной жизни здесь на ранчо.
34
Кэйюз – северо-американская степная лошадь.
– Мальчишка быстро растет и идет по нашим стопам, Бостон.
Не в силах ответить, Клементина прилипла к окну. Гас вел упряжку в сарай. А Чарли указал на дом и что-то сказал, отчего Гас запрокинул голову и зашелся в смехе. Потом наклонился и поднял сына. Солнечный свет отражался от двух голов с волосами карамельного цвета.
Что-то сломалось внутри Клементины в ужасной вспышке вины и боли. Ее пронзил вопрос, что же это за женщина, которая любит своего мужа больше всего, когда предает его в своем сердце.
* * * * *
Клементина так энергично взбивала сливки ложкой, что та стучала о деревянную миску, а юбки колыхались, пока не завернулись вокруг узких бедер. Лучи заходящего солнца проникали сквозь кухонное окно, подсвечивая щеки женщины. В воздухе витал сладкий запах свежеиспеченного яблочного пирога, приготовленного на десерт, но Зак по-прежнему ощущал ее собственный особенный аромат дикой розы и теплой женской плоти. Тишину в комнате нарушали лишь порывы предвечернего ветра и постукивание ложки.
Рафферти не хотел находиться здесь. Слишком легко воображалось, будто это его кухня и его жена. Он наклонил бутылку виски над пустой кофейной чашкой, наполнил ее доверху и осушил, пытаясь выпивкой смыть тоску.
Рафферти расслабленно обмяк на стуле, перекинув руку через спинку. Гас ссутулился за столом напротив брата, зажав кофейную чашку между ладонями будто в молитве. Клементина стояла между мужчинами, взбивая сливки, чтобы полить ими пирог. Сейчас на кухне было слишком тихо без постоянной болтовни мальчугана.