Сердце-зверь

Мюллер Герта

Я подумала: мы знаем друг друга настолько хорошо, что друг без друга уже не можем обойтись. А ведь легко могло случиться, что каждый из нас нашел бы себе других друзей, если бы Лола умерла не в шкафу.

— Пойди к зубному, — сказала я. — Тебе завидно — ведь нам-то никто не может помочь.

Курт ответил:

— Вот и ты понемногу впадаешь в детство.

Потом же сам чисто ребяческим просительным жестом протянул мне ладонь. Но я сунула пуговицу в рот:

— Пусть остается у меня, ты потеряешь. — Пуговица постукивала о мои зубы.

—

Где куриная маета? — спросил Курт.

Я написала маме о своем увольнении. Это письмо она получила уже на следующий день. А еще через день пришел ответ: «Знаю, односельчане мне сказали. В пятницу приеду в город утренним поездом».

Я написала ей: «Слишком рано, я не смогу встретить тебя на вокзале. В десять часов буду ждать у фонтана».

Никогда еще письма не доставлялись так быстро.

Мама приехала в город рано утром. Мы встретились у фонтана. На обеих руках у мамы висело по корзине, пустой; возле ног стояла сумка, полная. У фонтана мама поцеловала меня, даже не поставив корзины на землю.

— Всё, отоварилась, — доложила она, — осталось только банки купить, стеклянные, для заготовок.

Я взяла тяжелую сумку. Мы пошли в магазин. Ни о чем не говорили. Если бы я несла одну из одинаковых пустых корзин, прохожие, наверное, сообразили бы: вот идут мать и дитя. А так они то и дело проскакивали между нами, промежуток был достаточно широкий.

В магазине мама купила пятнадцать стеклянных банок под огурцы, сладкий перец и свеклу.

— Как же ты все это одна потащишь? — спросила я.

— А тебя тут никто не держит, — сказала мама. — Ни фабрика, ни муж. Все село уже знает, что тебя уволили.

— Банки для овощей сама понесу, а ты бери те, что для компотов, — распорядилась мама.

Она купила еще семнадцать банок под сливы, яблоки и айву. Подсчитывая все эти овощи и фрукты, она наморщила лоб — три борозды, точно грядки. Подсчитывая, она должна была перебрать в голове все грядки и все деревья в саду, чтобы ничего не позабыть. Банки, которые продавец тут же выставил на прилавок, все были одинаковые.

— Они же все как одна, — заметила я.

Продавец заворачивал банки в бумагу.

— Конечно все как одна, — сказала мама, — но, кажется, это не запрещено — сказать, для чего покупаешь банки. Надо и бабушку в расчет взять. Зимой, когда пойдут в ход консервы, она ведь будет дома жить. А ты вот не возвращаешься в родной дом. Народ в поезде судачил — я всё слышала, — будто бы ты на третьем месяце. Те люди меня не видели, я сзади сидела. А другие, что рядом со мной сидели, они тоже всё слышали, — так вот, они сидели и смотрели в пол. А мне под скамейку забиться хотелось.

Мы пошли в кассу. Мама поплевала на пальцы и отсчитала деньги.

— Нечего глазеть, — сказала она, — у того, кто трудится, руки шершавые.

Мама опустила корзины на землю, расставила ноги и, подняв кверху зад, возилась с банками.

— Хоть бы раз в жизни ты подумала, что матери за тебя краснеть приходится! — сказала она.

Я закричала:

—

Оставь меня в покое! Если еще хоть слово скажешь — всё, никогда больше не увидишь меня!

Мама ошарашенно замолчала, потом тихо спросила:

— Сколько там у нас времечка?

На ее запястье болтались мертвые часы моего отца.

— Зачем ты их носишь? Они же не ходят, — сказала я.

— А кому это видно? У тебя вон тоже часы есть.

— Мои идут, — возразила я. — Иначе не носила бы.

— Когда у меня на руке часы, — сказала мама, — я лучше понимаю время, хоть и не ходят они.

— Тогда зачем спрашиваешь, сколько времени?

— Затем, что ни о чем другом с тобой не поговоришь, — отрезала мама.

Фрау Маргит вздохнула:

— Nines l'ov'e, nines muzsika [11] , но что ж поделаешь, если пока что у тебя нет денег платить за комнату. Два месяца подожду. А там Бог тебе поможет. Да и я одна не останусь. Непростое ведь дело найти девушку — немку или венгерку, а других я в свой дом не пущу. По рождению ты католичка, придет время — будешь молиться, не сомневайся. У Бога времени много, не то что у людей. Бог каждого из нас сразу видит, как только мы родимся на свет. Это у нас уходит много времени, прежде чем мы узрим Бога. Когда я была молодая барышня, я тоже не молилась. Я понимаю, почему ты не хочешь вернуться в деревню, — сказала фрау Маргит. — Там живут только корявые. В Пеште, если кто-нибудь не умел себя вести, говорили: «Ты из деревни».

11

Нет денег — нет музыки (венг.).

Фрау Маргит однажды решила купить на рынке свежего сыра. Сказала торговке: «Очень дорого», — и отщипнула с краю кусочек, попробовать. И тут крестьянка завопила: «Чего хватаешь, руки-то грязные!»

— А я за день руки столько раз мою, сколько эта крестьянка за целый месяц. Сыр был кислый, как уксус, — сказала фрау Маргит.

— Я слышала, — сказала фрау Маргит, — многие крестьяне подсыпают муки, когда варят сыр. Великий грех перед Богом, а все же возьму на душу, скажу, да Бог и сам это знает: среди крестьян не найдешь ни одного изящного человека.

«Фрау Маргит будет гладить меня по головке, потому что я задолжала за комнату, — сказала я Терезе. — Она присвоила себе это право. Будет требовать от меня добрых чувств, потому что не получает денег за комнату. Если я раздобуду денег, ее руки не доберутся до моей головы».

Тереза нашла для меня урок немецкого языка. Три раза в неделю я должна была приходить домой к двум мальчикам. Отец их — старший рабочий на меховой фабрике. Мать домохозяйка. «Она сирота, — рассказала Тереза. — Мальчики слабовато соображают. Отец зашибает хорошие деньги, остальное пусть тебя не волнует».