Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал
Шрифт:
Сквозь низкие облака вновь проглянула синева. Похоже, они успеют выпить свое вино еще засветло. Занявший постоялый двор капрал, без сомнения, уже принялся за хозяина, так что к прибытию основных сил все будет готово. Капитан Роткопф расценил небесную улыбку как приглашение. Привстав в стременах, он махнул рукой, позволяя сменить аллюр. Колонна ускоряла ход, торопясь в тепло. Заржала упряжная лошадь. С десяток драгун привычно сомкнулись вокруг кареты, и, словно в ответ, над головой сошлись тучи. Руппи поморщился от непонятной ему самому досады и присоединился к Рихарду. Раздражение следовало погасить, и потом один Леворукий знал, удастся им еще раз переговорить
— Рихард, — зашел издалека Руппи, — мне хотелось бы попросить вас об одолжении. Возможно, я поеду быстрее…
Яркая вспышка на гребне ближайшего холма ударила по глазам. Занятый поиском нужных слов лейтенант не успел понять, что она означает. Это сделали другие.
— Господин капитан! — крикнули спереди. — Тут…
Двое передних драгун одновременно осадили лошадей и обернулись в тот миг, когда с гребня ударили выстрелы. Рухнула лошадь под Рихардом, завалился набок худой капрал, зазвенело разбитое стекло. Карета… Олаф! Бруно знал, что делает, посылая Роткопфа… Бруно знал…
Второй залп застиг Руппи, когда он, как заведенный повторяя ничего не значащую фразу, пробирался к карете. Зильбер дернулся, захрапел и рванул в сторону — прямиком в пробитую в строю брешь. Справиться с ослушником было делом нескольких мгновений, но конь успел вынести всадника на пологий склон. Пытаясь завернуть дрожащего жеребца, Фельсенбург бросил короткий взгляд на дорогу: сгрудившиеся всадники загораживали карету, на обочине билась гнедая лошадь, блестели мушкеты. Начинался бой, а серый трясся, словно паршивый линарец.
— Спокойно, — велел Руппи и заметил на нетронутом снегу алые пятна. Бедный зильбер, это не капризы, а пуля, но крови вытекло мало. Похоже, царапина… Повезло. В который раз повезло!
Руппи торопливо послал жеребца под защиту лип. Они были уже на обочине, когда с дороги грохнуло сразу несколько стволов. И так взбудораженный конь со всей силы прыгнул вперед и то ли споткнулся, то ли угодил в припорошенную колдобину. Руппи вылетел из седла, чудом не врезавшись в здоровенный черный ствол. Неглубокий снег удара почти не смягчил — выручили подбитые мехом шапка и куртка. Совсем рядом судорожно молотили воздух шипастые подковы. Руппи откатился вбок, счастливо избежав удара, и поднялся на ноги.
— Фельсенбург! Не стоять! — заорали в спину сорванным басом. Голова гудела, из носа шла кровь, но вообще он отделался дешево, а эскорт Ледяному и впрямь необходим! Эскорт и свидетель, которому поверят, значит, бабушка подождет. Они поедут быстрее, чем теперь, так быстро, как только выдержит Олаф, но адмирала оставлять нельзя. Даже на Роткопфа. Одно дело — кавалерийский капитан, другое — внучатый племянник кесаря… Руппи прищурился, тщетно пытаясь разглядеть среди туманных фигур Ледяного, а потом над головой оказались черные ветки, и за ними — небо. Как он вновь оказался на земле, лейтенант не понял. Кажется, его что-то толкнуло. Что-то, чего он не видел. Ничего, сейчас он встанет.
— Я сейчас встану, — отчетливо сказал Руппи и не встал. Стало холодно, а липу окутало туманом. Ничего, он попробует еще раз. Только немного отдохнет. Сосчитает до дюжины и сразу же встанет. Он просто ударился сильнее, чем думал, и слишком быстро вскочил.
Выстрел. Еще один. Крики, ржание… Это на дороге. Надо повернуть голову, посмотреть, что у них там, и наконец подняться. Стараясь не делать резких движений,
Смотреть на расплывающийся гребень и ждать смерти было глупо, но Руппи все равно смотрел, потому и заметил, как вверх по склону, закручиваясь все туже, рванулся снежный вихрь и вслед ему… ей протянулись сверкающие когти лучей.
Снег и свет, кровь на снегу, покрасневшее закатное солнце, причудливо изгибающийся крутящийся столб, смутно напоминавший женщину. Танцовщицу… Снежный смерч, они бывают в этих краях. Ветер и солнце, вечер и танец, ветер, и танец, и смерть… Смерть… Она пришла с запада, она неслась, едва касаясь склона, гибкая, стремительная, то почти обнаженная, то окутанная метельным покрывалом, она была в ярости. Она сама была яростью, пронизанным светом холодом, диким, неистовым порывом… Снежные звезды, острое солнце, ветер, убийцы и лед…
Руппи больше не мерз, не боялся, не думал, только любовался на призрачный танец, танец снега и вечерних лучей. Алых, как кровь, легких и гибких, как женские волосы, смертельных, как клинки, как чудовищные когти… Холод заката, воля крылатых, танец и смерть на снегу, ветер расплаты, заповедь брата, вечер на злом берегу. Снег и расплата, вспомни, когда ты выйдешь в холодную дверь… Ветер и звезды, нет слова «поздно», нет слово «больно», поверь…
Порыв ветра, облако снежной пыли. Сверкающий столб замирает на вершине холма, мысли разбегаются, неотвратимо меркнет красное солнце, меркнет все… Нет слова «поздно» — есть ты и ветер, есть ты и вечер, и смерть…
Глава 3
Ракана (б. Оллария)
Старая Придда
400 год К.С. 1-й день Весенних Ветров
Никола опять повесил мародеров, и опять из Барсины. О принятых мерах он доложил Первому маршалу Великой Талигойи. Маршал меры одобрил прежде, чем вспомнил, что комендант Раканы ему неподотчетен. Облегчив душу, Карваль умчался по делам, не дожидаясь высочайшей аудиенции. Присутствовавший при докладе Мевен проводил коренастую фигурку взглядом и обернулся к Роберу.
— Не стоит принимать доклады коменданта Раканы в королевской приемной. Это могут неправильно понять.
— Верно, — признал ошибку Робер, — я вечно забываю, что Никола уже не капитан замка Эпинэ.
— Мне тоже случается забывать, что я не теньент гвардии, — зевнул Мевен, — но не во дворце. Карвалю нужно быть осторожней. Я не имею в виду стычки с не получившими жалованья мерзавцами, там малыш как рыба в воде.
Робер, соглашаясь, кивнул. Солнце могло взойти на западе, но Никола продолжал считать себя вассалом герцога Эпинэ — правда, обычно у него хватало сообразительности этого при посторонних не подчеркивать. Виконта Мевена маленький генерал то ли не счел посторонним, то ли был слишком зол на «проклятых ублюдков», убивших и ограбивших рискнувшего сунуться в столицу купца. Город еще не голодал, но к тому шло, а голод и бунт ходят рука об руку. Желай Робер с Карвалем всего лишь свергнуть Ракана, барсинскую жадность оставалось бы лишь приветствовать, но они обещали сохранить Олларию до подхода сперва Лионеля, а теперь — Дорака и кэналлийцев…