Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть вторая

Камша Вера Викторовна

– Готти, – сказал Валме задремавшему волкодаву, – пошли не жениться. Нас ждут.

3

Алва приволок Валме, а Валме – пса. Мужчины, не желая вспоминать, что было ночью, ведут себя как последние трусы. Даже те, кто почитаются храбрецами. Можно подумать, кэналлийца позвали бы, не появись на стенке непонятная гадость!

– Спасибо, что нашли время, – прошипела алатка и, чтобы не протягивать руку, схватила с подноса грушу. – Боюсь, вы поняли меня

неправильно.

– Скорей, это вы написали не совсем то, что собирались. У графа Рафиано, которого вы еще узнаете, есть притча о лисе, писавшей пасечнику, а думавшей о птичнике. Чем могу служить?

– Хорошо, что вас двое, – принцесса тяпнула грушу, та от обиды плюнула соком. – Нужно повесить ковер.

– Где? – невозмутимо уточнил Ворон и галантно, вот ведь дрянь, поднес к губам руку Этери.

– В моей гостиной, – лисонька, умница такая, и бровкой не повела. – Там испорчена стена, и я бы не хотела, чтобы ее увидели мои подданные. Бакраны придают подобным вещам слишком большое значение.

– Лучше искать смысл в случайностях, чем случайность в закономерности. Ковер будет с птицами?

– Не имеет значения. Я вряд ли скоро войду в ту комнату.

Так-то вот, господин-красавец! Небось, думал, тебя здесь примутся за ноги хватать, заливать слезами и зацеловывать? Нет уж! Ты пришлешь адуанов приколотить тряпку и уберешься восвояси. Есть женщины, которые говорят «приди» только раз. Не удержал, струсил, недопонял – конец один, кто был всем, становится никем. Навсегда.

– С вашего разрешения, мы с виконтом все-таки взглянем.

– Я пойду с вами, – негромко сказала кагетка. – Это мои покои, и это моя картина.

Матильда тоже пошла и тоже стояла и созерцала испакощенную стену. Долговязая фигура, вломившаяся в синюю безмятежность, тревожила – слишком уж она была чужда цветам, небу и… ожиданию любви. Только глядя на огромную ногу без туловища, Матильда поняла, что Этери рисовала свое несбывшееся. Вчера оно наполовину сбылось и сдохло, оставив стыдную горечь, так чему удивляться? Вот такими сапогами по душам и топчутся.

– Алисианская мода, – подал голос Валме. – Не лучший образец.

– Что за бред? – как могла вежливо спросила алатка. Виконт охотно указал на рога, словно бы пропоровшие безголовую шею.

– Такие воротники носили только во время регентства Алисы и только в Талиге, но я не вижу шитья.

– Я много чего не вижу, – буркнула Матильда, – например, башки.

– Было ухо, – напомнила Этери. – Теперь на этом месте ворон. Герцог, это никоим случаем не намек на вас.

– Сударыня, я не имею обыкновения полагать, что все говорят и думают исключительно обо мне. Вы правы, ковер, несомненно, нужен. Бакранов я предупрежу.

– Буду вам очень признательна, – Этери отвернулась от изгаженной мечты. – Давайте перейдем в сад, и я прикажу подать фруктов. Или вы торопитесь?

– Не

сегодня, – Алва с Валме упорно продолжали разглядывать проклятую ногу. – Чтобы опознать человека по старым сапогам, нужно быть камердинером, но я готов поклясться, что однажды стаскивал если не этот позор сапожника, то очень похожий. Ты бы спел «это было нелепо».

– О! – оживился виконт. – Я кое-кого уже просил, но мы уезжаем, а Котика не уговоришь. Ты бы не мог отучить меня начинать романсы с «Это было»? Разумеется, если мы не будем в бою.

– Мы уже в бою, – обрадовал Ворон. – Поскольку есть мнение, что жизнь и есть бой, причем вечный, а покой является сном. Ваше высочество, вы ведь приняли меня за кого-то, кто выходил из стены и с кем вы раньше встречались?

– Чушь, – раздельно произнесла принцесса. – Я видела жеребцов, а на стенке – мул! Облезлый.

– Просто он не на своем месте, – Алва царапнул штукатурку, как часом раньше сама Матильда, и женщина не удержалась.

– Поганец не отскребается, – злорадно сообщила она. – У вас много дел. Пришлите пару адуанов и…

– И убирайтесь? – весело подсказал кэналлиец. – Ваше высочество, вызвали меня вы, но принимает нас Этери. Звучит фамильярно, но я не могу обращаться к двум дамам одинаково.

– Можете звать меня высокопреосвященства, – рыкнула Матильда. – А вчера я была пьяна.

– Я уже просила называть меня по имени, – вмешалась кагетка. – Имя – почти все, что от меня осталось. Языки так быстро забываются, а вновь рисовать я начну не скоро. Вы торопитесь?

– Несомненно, но, виконт Валме не даст соврать, перед дальней дорогой я обычно наношу визиты дамам. Иногда в окна, но сегодня все будет благопристойно. С вашего разрешения мы вернемся вечером взглянуть на ковер.

– И только? – Гордость Этери таяла, как сосулька. – К фруктам можно подать вино, а к ковру – гитару. О многом я не прошу, но одну песню вы мне оставите?

– Разумеется.

– Но я прошу прямо сейчас.

Хочет поговорить, вернее, высказать! Имело бы смысл, не приволоки Алва своего проныру. Кэналлиец не желает объяснений и вряд ли расположен щадить. Может, услышь он то, что вчера слышала Матильда, до него бы доперло, только влюбленные дуры перед лицом предмета своих чувств немеют. И глупеют.

– Я тоже прошу, – решительно объявила алатка. – Валме, кэналлийские песни вы поете скверно.

– Не только кэналлийские, – поклонился виконт, распахивая садовую дверь. – Но я пою тогда, когда являюсь меньшим из зол. Кстати, ваше высочество, вы ведь вчера тоже пели.

– Не помню.

– «Разбивается бокал, – подсказал паршивец, – полночь!»

– А… Это из-за жеребцов, – Матильда не то чтоб смутилась, просто лучше бы этот пройдоха запоминал поменьше. – Они с герба Эпинэ, а про бокал как-то Робер пел.