Сердцедер
Шрифт:
— Вот кюре — типичный репетитор… — вставил Жакмор.
— Я не очень религиозна, так чего ради мои дети должны быть религиозными?
— Думаю, что с этим кюре им бояться нечего, — возразил Жакмор. — У него довольно здравые представления о религии, и вероятность обращения детей в веру минимальна.
— Кюре утруждать себя не станет, — отрезала Клементина, — а вопрос остается открытым. Им придется ходить в деревню.
— Но в конце концов, — заметил Жакмор, — если так подумать, по этой дороге машины никогда не ходят. Даже если и ходят, то
— Вот именно, — подхватила Клементина. — Так редко, что теряешь бдительность, и если случайно проедет редкая машина, это будет еще опаснее. При одной мысли об этом меня бросает в дрожь.
— Вы рассуждаете как Святой Делли, — сказал Жакмор.
— Перестаньте издеваться, — осадила его Клементина. — Нет, в самом деле, я не вижу другого выхода: я буду сопровождать их туда и обратно. Что же вы хотите, если любишь детей, приходится идти на какие-то жертвы.
— Вы жертвовали куда меньше, когда бросали их без полдника и уходили карабкаться по скалам, — ввернул Жакмор.
— Я этого не помню, — возразила Клементина. — Но если я это и делала, то, значит, была нездорова. А вы могли бы об этом и не вспоминать. Это было еще при Ангеле; уже одно его присутствие выводило меня из себя. Но теперь все изменилось, и ответственность за их воспитание полностью лежит на мне.
— Вы не боитесь, что они станут слишком зависимыми от вас? — смущенно спросил психиатр.
— Что может быть естественнее? Дети заменяют мне все, в них смысл всей моей жизни; и вполне естественно, что они привыкают полагаться на меня при любых обстоятельствах.
— Но несмотря на все, — сказал Жакмор, — мне кажется, вы преувеличиваете опасность… При желании вы будете видеть ее повсюду; ну, вот, например… меня удивляет, что вы разрешаете им пользоваться туалетной бумагой; они могут поцарапаться, и кто знает, вдруг женщина, заворачивающая рулон, отравила свою семью мышьяком, предварительно взвесив точную дозу на первом попавшемся листе бумаги, этот лист пропитывается ядом и представляет большую опасность… при первом же прикосновении один из ваших мальчуганов падает без чувств… Вы бы еще им задницы вылизывали…
Она задумалась.
— А знаете, — протянула она, — животные проделывают это со своими детенышами… может быть, по-настоящему хорошая мать должна делать и это…
Жакмор посмотрел на нее.
— Я полагаю, что вы действительно их любите, — серьезно сказал он. — И если как следует подумать, то эта история с мышьяком" представляется вполне вероятной.
— Это ужасно, — всхлипнула Клементина и разрыдалась. — Я не знаю, что делать… не знаю, что делать…
— Успокойтесь, — сказал Жакмор, — я вам помогу. Я только сейчас понял, насколько эта проблема сложна. Но все уладится. Поднимайтесь к себе и ложитесь.
Она направилась к лестнице.
— Вот это страсть, — сказал себе Жакмор, выходя на дорогу.
Ему захотелось как-нибудь ее испытать. Но пока оставалось лишь за ней наблюдать.
Между тем некая мысль не давала ему покоя; и как же ее сформулировать?
XIII
Они играли на лужайке под окнами материнской комнаты. Клементина все реже и реже разрешала им удаляться от дома. Вот и сейчас она не спускала с них глаз, следила за их жестами, угадывала выражение их лиц. Жоэль казался менее подвижным, чем обычно, вяло плелся, еле успевая за остальными. В какой-то момент он остановился, пощупал свои штанишки и растерянно посмотрел на братьев. Они принялись пританцовывать вокруг него, словно он сообщил им что-то очень смешное. Жоэль начал тереть кулаками глаза, было видно, что он заплакал.
Клементина выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и в считанные секунды очутилась на лужайке.
— Что с тобой, моя радость?
— Живот болит! — плаксиво протянул Жоэль.
— Что ты ел, мой ангелочек? Эта идиотка опять тебя накормила какой-то гадостью?
Широко расставив ноги, Жоэль вбирал в себя живот и выпячивал попу.
— Я обкакался! — выкрикнул он и расплакался. Ситроэн и Ноэль скорчили презрительные рожи.
— Молокосос! — процедил Ситроэн. — Он все еще делает в штаны.
— Молокосос! — повторил Ноэль.
— Что же вы?! — пристыдила их Клементина. — Будьте с ним поласковей! Он не виноват. Пойдем, мой хороший, я тебе надену чистые красивые штанишки и дам ложечку опиумного эликсира.
Ситроэн и Ноэль замерли от удивления и зависти.
Обласканный Жоэль поплелся за Клементиной.
— Ничего себе! — высказался Ситроэн. — Он делает в штаны, и ему еще дают умного ликсиру.
— Да, — согласился Ноэль. — Я тоже хочу.
— Я попробую какнуть, — сказал Ситроэн.
— Я тоже, — сказал Ноэль.
Они поднатужились, покраснели от напряжения, но ничего не получилось.
— Я не могу, — сказал Ситроэн. — Только чуть-чуть писнул.
— Ну и ладно, — сказал Ноэль. — Не будет нам ликсира. Зато спрячем медвежонка Жоэля.
— Вот это да! — произнес Ситроэн, удивившись непривычному красноречию Ноэлл. — Хорошая мысль, но нужно так спрятать, чтобы он не нашел.
Ноэль наморщил лоб. Он думал. В поисках удачной идеи оглянулся по сторонам. Ситроэн от брата не отставал; он лихорадочно подгонял свои серые клеточки.
— Смотри! — воскликнул он. — Там!
«Там» оказалось пустым местом, где служанка сушила белье. У одного из белых столбов с натянутой железной проволокой стояла стремянка.
— Спрячем на дереве, — решил Ситроэн. — Возьмем стремянку Белянки. Быстро, пока Жоэль не вернулся!
Они рванули изо всех сил.
— Но, — прокричал на бегу Ноэль, — он тоже может ее взять…
— Нет, — ответил Ситроэн. — Вдвоем мы сможем оттащить стремянку, а он — в одиночку — не сможет.
— Думаешь? — спросил Ноэль.