Сердцу не прикажешь
Шрифт:
Но в Марсии было что-то такое, что не позволило той отказать в просьбе, тем более выраженной таким искренним образом.
Леди согласилась и, взойдя вперед на небольшой помост, представила обществу Марсию почти как свою протеже и так, словно именно ей пришла в голову эта идея.
Джеральд был так горд и восхищен находчивостью Марсии, словно речь шла о его жене.
Марсия была очаровательна в голубом платье из хлопка и соломенной шляпе с большими полями. Глядя, как она, улыбаясь, вручает призы, Джеральд чуть ли не в сотый раз задал
Она заметила и то, как похорошела Марсия, и поняла, что девушка нашла ту жизнь, которая ей по душе и о которой она мечтала.
Но однако... — эти «но» и «однако» возникали всякий раз, когда Джасмин думала о Марсии, — новая леди Грейлинг не была счастлива.
На третий день Джасмин, после того, как они с Марсией в половине одиннадцатого ушли к себе, чуть погодя снова спустилась вниз за книгой, которую умышленно оставила в кресле.
Войдя в библиотеку, служившую по традиции Малколму кабинетом, она, как и ожидала, нашла его за столом, покрытым разбросанными бумагами.
Малколм вежливо поднялся при виде ее, а Джасмин, объяснив причину своего появления, извлекла из глубокого кресла, в котором сидела после ужина, якобы забытую книгу.
Сыграло свою роль и то, что никто и никогда не допускал и мысли, будто известная писательница может сказать неправду.
— Я забыла книгу, — просто сказала она. — Надеюсь, я вам не помешала?
— Отнюдь нет, — ответил Малколм. — Что вы читаете?
В ответ на обычный в таких случаях вопрос Джасмин протянула ему книгу, и вскоре они разговорились о ней, да так, что не заметили, как сели и даже пододвинули кресла поближе к огню камина.
Джасмин недавно была в Италии и рассказала об изменениях, в том числе и политических, произошедших в этой стране.
— Фантастика! — воскликнул удивленный Малколм. — Л хорошо знал Рим прошлых лет. Был там недолго по делам службы.
— Вы хотели бы вернуться на дипломатическую службу? — спросила Джасмин.
Малколм покачал головой.
— Скажу честно, я ничуть не жалею о моей несостоявшейся карьере, — ответил он. — Было время, когда жалел, но сейчас я рад, что избежал нелегкой и беспокойной судьбы дипломата.
— Позвольте вам не поверить, — неожиданно возразила Джасмин. — Мне кажется, вы из тех людей, кто любит много работать. Из тех, кто, чем больше работает, тем счастливее себя чувствует.
— Возможно, вы правы, — согласился Малколм. — Лучшие свои годы я был лишен такой возможности и, бесспорно, был от этого глубоко несчастлив.
Он сжал губы, и Джасмин на мгновение испугалась, что их разговор окончен. Поэтому она быстро добавила:
— Все, разумеется, зависит от того, о каком счастье мы с вами говорим. Мы оба, мне кажется, немного философы и поэтому верим, что счастье заключено в нас самих, а не приходит к нам извне.
— Так ли это? — возразил Малколм. — Вы, возможно, и философ. Я же,
Он поднялся и теперь стоял, повернувшись спиной к камину.
— Легко теоретизировать о жизни, — продолжал он, — когда в ней все спокойно и надежно. А если человек не в ладу с самим собой, если он восстал против холодной жестокости судьбы, помогут ли ему тогда все философии мира?
Философия — это от трезвого ума, а страдания и отчаяние — от взбудораженного воображения. Они способны сломать человека, обречь на такие муки и боль, какие не способны причинить пытки инквизиции, добивающейся признания в грехах.
Человек ощущает себя раздавленным, он не верит, что есть Бог, не верит в философию и другие доктрины, сулящие ему спасение.
Малколм говорил страстно, голос его звучал в полную силу в огромной комнате. Впервые за многие месяцы скованность исчезла, он не стеснялся своих чувств.
Малколм остановился и умолк, прерывисто дыша, чувствуя, как невыносимо жжет в груди, словно все, что таилось и сдерживалось, дошло до точки кипения.
— Может быть, вы сядете и расскажете мне все? — услышал он тихий голос, заставивший его повиноваться.
Глава 6
Малколм начал говорить медленно, негромким голосом, с нескрываемой горечью. Но постепенно голос его окреп, его переполняли чувства.
Он прерывался, делал паузы, словно искал слова, способные передать весь трагизм его неудавшейся жизни. Временами он забывал о Джасмин и, казалось, разговаривал сам с собой.
Начал он с женитьбы на Флоренс. Впервые он рассказывал кому-то о себе, и потревоженное прошлое вставало перед ним так ярко, словно он снова переживал те мрачные времена.
Джасмин видела стыд и смущение в его полных боли глазах, но голос его внезапно стал глухим и бесцветным, когда он заговорил о годах вынужденного заточения в глуши, в мрачном и уродливом коттедже, который так и не стал ему домом.
Слушая его, Джасмин ощущала тягостную атмосферу долгих безрадостных лет ожидания конца, несмотря на искренние намерения Малколма и Нанны отдалить его. Она живо представила себе череду медленно тянущихся однообразных дней, прерываемую лишь истерическими припадками Флоренс, и постоянный страх их повторения.
Она хорошо понимала состояние Малколма, когда гордость заставила его обречь себя на одиночество, отказ от друзей и близких, и всего, к чему он привык и чем дорожил, догадываясь, чего ему стоило похоронить в себе веру в свой ум и способности, ибо он решил, что они изменили ему.
Малколм, бесспорно, был умен, но при этом вынужден был признать, сколь поверхностны и ненадежны были его знания, сколь ограничены возможности его разума, если он не смог опереться на них в трудный час. Ему не на кого было положиться, он не ждал ниоткуда помощи и понял, что обречен жить, отравленный горечью и разочарованием.