Сердцу не прикажешь
Шрифт:
Александр замер в нескольких метрах от могилы. Он смотрел на тоненькую фигурку девушки, сотрясаемую рыданиями, и чувствовал себя бесполезным, нелепым. Чем вот так стоять, лучше бы подойти и постараться ее утешить, но эти сумасшедшие поиски отняли у него последние силы. Невозможно было шевельнуться, сделать шаг, как если бы этот шаг или жест могли перевернуть всю его жизнь…
И вдруг, почувствовав чье-то присутствие, Элен оглянулась и застыла. Может, ей это только чудится? Может, она сошла с ума? Как бы ей ни хотелось, она не могла поверить, что Александр
– Ты бросил меня! Это подло! Оставил одну… Я никогда тебя не прощу!
Александр долго гладил ее по волосам, потом обхватил бледное лицо молодой женщины своими руками с длинными пальцами, заглянул в обведенные темными кругами, заплаканные глаза. Он и сам был очень бледен, очень расстроен. Элен он сжимал в объятиях крепко, как испуганную зверушку, со всей любовью, на какую был способен. Только бы она перестала плакать! Тогда Элен получит от него тепло и ласку, в которых она так нуждалась!
Он прижался губами к ее растрепанным волосам.
– Я больше не могу, – прошептал он. – Это выше моих сил. Думаю, такова воля Господа… После твоего звонка я принял решение.
Элен посмотрела на него с недоумением.
– Поверь, это было нелегко, – продолжал Александр. – Поэтому я приехал не сразу… Завтра же я напишу епископу и попрошу о снятии сана. Я хочу, чтобы ты стала моей женой не только перед людьми, но и перед Богом…
Мужчине, сидящему по ту сторону письменного стола, было никак не меньше шестидесяти, однако он выглядел энергичным и подтянутым. Александра он знал давно и очень уважал.
– Я знаю, Александр, что это не сиюминутное решение. И все-таки хорошо ли ты все обдумал?
– Все решено окончательно и бесповоротно, отче!
– Могу ли я узнать, что послужило причиной? – задал епископ следующий вопрос. – Ты всегда был чистосердечен в своем служении…
– Я и сейчас верю, что быть священником – мое призвание, отче. Но я полюбил девушку, она нуждается во мне, и мы оба очень от этого страдаем. Если бы мне было позволено иметь семью, я бы никогда не покинул лоно Церкви. Но это невозможно. Церковь требует, чтобы я сделал выбор.
– Неужели ни один из вас двоих не способен избрать путь жертв и отречения? Церковь нуждается в священниках, Александр! Уходя, ты оставляешь без духовного пастыря ту или иную общину. Ты об этом подумал?
Глядя епископу в глаза, Александр спросил жестко:
– А разве это моя вина? Почему Церковь обрекает своих служителей на муки? Почему?
– Церковь требует от нас смирения и покорности.
– Я не изменю решения, отче, я уже вам это сказал.
– Я так и думал. Что ж, я передам твое прошение в Ватикан. Но предупреждаю: ожидание будет долгим. Два года или три… При том, что ты можешь получить отказ. Полагаю, твое решение причинит тебе еще очень много страданий…
– Я буду страдать так или иначе. Зато Элен не будет.
– Может,
По телефону Александр вкратце пересказал Элен свой разговор с епископом. Вместе они решили, что не будут видеться, пока не придет ответ. Их любовь для этого достаточно крепка.
В Пуи-Ферре, где Александра никто не знал, его дела складывались наилучшим образом, чего нельзя было сказать об Элен, оставшейся в Вендури. Теперь, когда Франс не было в живых, злые языки уже ничто не сдерживало. О бывшем кюре и дочке ветеринара не сплетничал разве что ленивый. Тайна, которую молодые люди считали скрытой от посторонних глаз, таковой вовсе не являлась. Начались анонимные звонки. Иногда даже ночью трель телефона нарушала тишину в Дё-Вен, и сочащийся ненавистью голос шептал Элен в ухо:
– Стыдитесь, вы совратили нашего кюре!
Элен не находила в себе сил положить трубку и продолжала слушать.
– И Господь вас за это накажет – и на земле, и в аду!
Временами трубка изрыгала одни только оскорбления.
Кончилось это тем, что Элен все рассказала отцу. Анри Монсеваль проявил удивительное понимание. Смерть жены преждевременно его состарила, отняла силы и желание жить. Много времени они с дочкой проводили в разговорах, чего раньше не случалось. Анри рассказывал о том, как строго его воспитывали в детстве, о холодности своих авторитарных отца и матери, выражал сожаление, что не смог стать для собственной дочери таким отцом, какого она хотела и каким он сам хотел быть. Сожалел он и о своей манере скрывать эмоции и проблемы, что доставляло обожаемой Франс столько ненужных огорчений. Почему, ну почему он осознал это только сейчас?
Элен старалась понять его и утешить, как это сделала бы ее мать. В данной ситуации ей приходилось быть сильной, несмотря на то что и она сама отчаянно нуждалась в поддержке.
Телефонные звонки продолжались, а в деревне с Элен больше никто не здоровался.
– Будет лучше, если ты поживешь какое-то время в Париже, – сказал однажды вечером Анри Монсеваль. – И можешь подыскать себе загородный дом, деньги на покупку у нас есть. Так хотела твоя мать.
– Папа, а как же ты?
– Мне лучше побыть одному, тем более что из Прованса я никуда не уеду. Не волнуйся за меня, я справлюсь. В деревне найдется женщина, которая будет готовить мне еду и убирать в доме.
Элен в последний раз навестила могилу матери. Она знала, что в ее отсутствие отец будет часто приходить сюда, чтобы собраться с силами, как они это каждое утро делали вместе. Молодой женщине предстояло дать еще несколько заключительных концертов в окрестностях Парижа. Но теперь ее манила совсем иная жизнь – спокойная, более оседлая, и чтобы рядом обязательно был Александр. «И так будет, – думала она. – Может быть, уже через год… И еще я хочу ребенка. Маленькую девочку!»