Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
Никто из нас не проронил ни слова — привычное молчание, только накал его еще более сильный. Старалась не думать, не дать выскользнуть из плотно свернутого, сжатого кулька сознания ни единой эмоции или мысли.
Он подвезет. Около тридцати минут нахождения вместе с ним в одной машине, на расстоянии полуметра друг от друга — и я дома. И никаких воспоминаний, параллелей, неудовольствия и тревоги. Это будет обычный эпизод из жизни человека, проработавшего сверхурочно.
Разблокировав машину, Савельев как громом поразил меня фразой:
— Садитесь, —
Едва ли возможно нам сидеть вот так… Он не понимает этого?
— Мне удобней на заднем сидении, — бесстрастным тоном возразила я.
Он не двинулся, я тоже. Стояли, глядели друг на друга. Мороз студил нос и щеки, пощипывал колени и бедра, забираясь под полы одежды.
Интересно, холодно ли ему? Не потрудился надеть шапку, застегнуть пальто. Шарф так и остался болтаться на шее…
— Я прошу, садитесь вперед, — в конце концов сказал он со сглаживающей нажим крошечной улыбкой.
Я уступила. Снова. Некорректно вступать в дискуссию, тем более пустую. Он этим вовсю и пользуется. Зачем так давить? Поступать так, не считаясь с чужими желаниями, игнорируя очевидно выставляемые границы. Да, это тривиальное желание все контролировать, подчинять себе… Чтобы весь мир крутился вокруг него одного.
В машине было немногим теплее, чем на улице, но Вадим включил обогреватель. Вскоре нагретый суховатый воздух окружил меня. Я вновь ощутила наваливающуюся усталость и слабость.
Домой. Наконец-то. Лишь вытерпеть дамоклов меч этих тридцати минут…
Он вел неторопливо. Лицо отрешенное, очень серьезное. Следует ли побеседовать, придать хотя бы видимость непосредственности между нами? Создать декорацию, скрывающую это колоссальное напряжение…
А он его чувствует?
В голову не приходила ни одна тема, подходящая для обсуждения. Вновь и вновь я вспоминала, каким суровым было выражение его глаз, когда он держал наготове мое пальто. И эту флешку на своем столе…
Поблагодарить его за нее. Причем с искренностью и теплотой, которые, несомненно, испытываю, но которые всякий раз натыкаются на недоумение. Почему? Почему нельзя было отдать ее лично мне в руки, глядя мне в глаза? Зачем было проделывать это за моей спиной, облекая в нелепые покровы тайны? К чему проявлять ребячество мужчине, владельцу агентства, позиционирующему себя как ответственного, талантливого руководителя и бизнесмена?
Я не просто должна, я желаю поблагодарить его, проявить признательность, но бьюсь лбом о стену отторжения, выстроенную мною же самой.
Мимо мчались завитки вывесок, хаотичные точки неоновых огней, праздничные брызги разукрашенных елей, прочерки фар встречных автомобилей — я невольно зажмуривалась.
Оцепенение от усталости, от того, что сидела не двигаясь, будто скованная… Тяжелая голова — пора бы ей соприкоснуться с подушкой.
— Согрелись? — обернулся ко мне. Полумрак скрадывал черты его лица, яркость глаз.
— Да.
Видимо, плохо получилось, Вадим на секунду твердо сжал рот, отворачиваясь от меня.
Тоже отвернулась от него. Молчание вновь туго натянуло свои струны.
Мне не по душе его желание позаботиться обо мне, довезя до дома. Как не по душе способ, которым он осуществил эту заботу: заглянул в мое личное дело, настаивал, не принимая отказа… Как он полагает, что я должна думать о нем?
Теперь стало даже жарко. Подрагивающими руками я неловко сняла берет, расстегнула первых две пуговицы пальто. И будто дала ему отмашку.
— Вы не ответили на мой вопрос в тренинг-зале. Вы очень самокритичны?
— О себе всегда трудно судить объективно, — плоским тоном ответила я, не взглянув на него и обеспокоенно зашевелившись на месте: попыталась сориентироваться, сколько же еще нам ехать..
Да, любая беседа расколола бы льды этой атмосферы, оглушающей, давящей со всех сторон, царапающей принужденностью, отвлекла бы меня от моей нервозности, но я ее не хотела. Лучше молчание. Пусть и такое — поистине кричащее и далекое от каких-либо норм этикета.
— То есть я могу судить о вас?
Мы остановились на красный сигнал светофора, поэтому он повернулся ко мне. Легкая улыбка, притаившаяся в уголках губ, но смертельно серьезные глаза, поглощающие мое лицо.
Я даже не знаю, что больше ужалило меня: с такой непосредственностью сделанный из моего ответа вывод или же этот взгляд, словно отбросивший меня назад во времени.
…Тот первый тренинг, на который он пришел. С опозданием. Так холодно разглядывал меня. А после сказал…
— Кажется, вы давно уже это делаете, — натянуто проговорила я, отвернула лицо к окну.
И больше не оборачиваться. И как бы неэтично все это выглядело, но действительно — лучше молчание. Оно — гарантия сохранения фальшивой ауры вежливости. Видимо, нам невозможно поладить друг с другом, можем только делать вид. Преград слишком много. Нагромождения из его предубежденности, моих дурных воспоминаний и ассоциаций, его поступков, моих усилий сдержать весь поток эмоций, связанных с ними.
Крепко взнуздала свое нетерпение: как долго мы еще будем в пути? И как же тягостна эта поездка, едва выносима.
Я вглядывалась в потянувшиеся полотна освещенных витрин магазинов, ресторанов. Мельтешили прохожие. Мелькнул сквер с припорошенными снегом стволами деревьев, причудливо переплетенными тенями от их ветвей — полянка света, отвоеванная у темноты серебряными сферами фонарей.
Желала отгородиться от человека, сидящего так близко, что это вызывает неприятную стянутость и ледяной ком в желудке. Всякий раз я остро чувствовала момент, когда он смотрел на меня. Ощущала, как сильно хочет переступить черту молчания. Давила тревогу, досаду, мысли, накатывающие на меня возобновившейся головной болью.