Сердитый бригадир
Шрифт:
Вероятно, можно по-разному прийти к тому, что, попав в новое место, начинаешь ощущать его своим домом. Проще всего, если человек удачлив на новом месте; всё идёт гладко, он быстро привыкает к людям, к своей работе, к окружающей природе. И он начинает любить свою удачу, но ему кажется, что он привязался не к ней, а к новой жизни.
Если так случается, то эта привязанность непрочна и недолговечна.
С Ломовым было иначе. Общепринятое понятие «дома» вообще не играло большой роли в его жизни. Лет с девяти,
Пустота, в которой он оказался поначалу в Грибкове, ошеломила его.
Здесь тоже было многолюдно, но как-то безлично: казалось, что никогда не удастся запомнить каждого человека в отдельности. Ломов поздно сообразил, что с этим не надо торопиться, и поэтому много времени у него пропало зря. Торопясь, он даже записывал в свою карманную книжку против фамилий учеников и учителей их внешние приметы:
«Рыжий», «Толстый», «Маленький», «Длинная»…
Это ничего не давало; он запутался и бросил.
Увидев вокруг совсем не то, к чему он был готов, Ломов дрогнул. Его испугала собственная беспомощность.
Ему казалось, что людям органически свойственно стремиться к хорошему и осуждать плохое. Столкнувшись с Ниной Николаевной, он сперва не понял её, потом медленно удивился, что она такая, и только затем сообразил, что она — зло.
Это зло было трудно уловимо, потому что опиралось на правила, в которых Нина Николаевна была сильнее, чем Ломов.
Когда в школу приезжали представители из района или из области, Нина Николаевна водила их по зданию, удивительно умело рассказывая. Если они интересовались пионерской работой, то завуч приводила их в маленькую комнатку, где на книжном шкафу стоял большой пароход, склеенный из папиросных и спичечных коробков. Школьный лаборант когда-то, давным-давно склеил на глазах у ребят этот линкор, и с тех пор он являлся символом пионерской работы.
Из шкафа добывались толстые тетради; каждая тетрадь была литературным журналом класса за год. В журнале было по два стишка: одно к первому мая, другое — к седьмому ноября. Передовая статья посвящалась началу нового учебного года, заключительная — подготовке к экзаменам. В середине была заметка о Парижской Коммуне и о том, что на уроках стыдно пользоваться шпаргалками. На последней странице был нарисован почтовый ящик.
— Литературные журналы — это наша традиция, — объясняла Нина Николаевна.
Затем она вела гостей в школьные теплицы; они назывались опытными. Здесь росли огурцы, помидоры и капуста. Помещение было маленькое, поэтому представители, наклонив голову, останавливались в дверях. Зимой от печурки было жарко. Топила печурку Поля. Ухаживала за овощами тоже она: завуч боялась, что ребята помнут рассаду.
— Теплицы — это наша традиция, — объясняла Нина Николаевна.
Она показывала на ульи Лаптева, на деревья под окнами учительницы начальных классов, на старый сад, высаженный здесь ещё во времена двухклассной деревенской школы. Как вода,
Выговор не заставил себя ждать. Дней через десять после приезда Ломова из Курска в школу пришёл приказ, напечатанный на папиросной бумаге, где за подписью завоблоно объявлялось, что директору Грибковской средней школы ставится на вид за то, что он «не сумел возглавить коллектив и мобилизовать его на борьбу за повышение успеваемости учащихся».
— Ну вот и первое боевое крещение, — сказал Лаптев. — Поздравляю вас, Сергей Петрович!.. Гораздо почётнее получить от Совкова выговор, чем благодарность.
Эта папиросная бумага не произвела на Ломова того впечатления, которое ожидала завуч.
Прочитав приказ, директор спросил у неё:
— Я, к сожалению, не в курсе дела: это полагается вывешивать в учительской?
— Этим полагается руководствоваться, — ответила Нина Николаевна.
Вечером был созван педсовет.
Поля подметала коридор и слышала, как Ломов читал приказ. Она села у дверей учительской под часами-ходиками, но слушать мешал топот ног во втором этаже: там собрались ребята.
Голоса из учительской доносились урывками. Что-то длинно и быстро говорила Нина Николаевна. Потом раздался хрипловатый голос Лаптева; Поля слышала, как он сказал:
— Наша святая обязанность — не осуждать Сергея Петровича, а поддержать его. Циркуляры подобного рода очень часто ведут к тому, что сведения, посылаемые в область, становятся лживыми. Для того, чтобы угодить начальству, мы повышаем оценки. И это уже не борьба за успеваемость, а дело совести учителя. Так же как дело нашей совести — условия, в которых находится школа…
По лестнице со второго этажа, осторожно ступая, спустились несколько старшеклассников. Они пошептались, мешая Поле слушать, потом, так же на цыпочках, подошли к ней, и староста десятого класса, Надя Калитина, шёпотом спросила:
— Тётя Поля, Сергею Петровичу попало, да?
— Через вас мучается, — сказала Поля.
— Я говорила! — яростно обернулась Надя Калитина. — Это всё Нинка наделала…
Поля замахала на них руками — она знала, что Нинкой старшеклассники называют завуча — и прогнала их от дверей…
Ломов вышел из школы позднее всех. Он нарочно долго возился у себя в кабинете, чтобы успокоиться после педсовета. Его приглашали пить чай и Гулина, и Лаптев, и тихая учительница начальных классов, но ему хотелось побыть одному.
Прежде чем выйти из школы, он обошёл классы в первом этаже. Несмотря на то, что парты были пусты и начисто вытертые доски блестели, освещённые луной, он вдруг почувствовал, что стоит перед лицом народа, которому обязан всей своей жизнью и которому ещё ничего не отдал взамен. В голову лезли высокие слова, но от них не становилось жарко спине. И было, к сожалению, ясно только одно: работать он ещё не умел.